Традиции андрея платонова в философско-эстетических исканиях русской прозы второй половины хх - начала ххi вв. Традиции и новаторство в творчестве современных поэтов Традиции и новаторство в прозе андрея платонова

Сочинение

В 1926 году Андрей Платонович Платонов пишет сатирическую повесть «Город Градов». Эта повесть написана меньше чем за три недели, под влиянием тамбовских впечатлений: в Тамбове Платонова направили работать в отдел мелиорации губернского земельного управления. «Скитаясь по захолустьям, я увидел такие грустные вещи, что не верил, что где-то существует роскошная Москва, искусство и проза, - писал Платонов. - Но мне кажется - настоящее искусство, настоящая мысль и могут только рождаться в таком захолустье».

Позже повесть получила новую редакцию. К сожалению, это произведение менее известно, чем, например, «Котлован» и «Чевенгур», написанные гораздо позднее. Во многом это произошло из-за того, что Платонов не так давно пришел к своему читателю, его читательская аудитория только сформировалась. Сейчас его творчество вызывает большой интерес, как и произвёдения других писателей, недоступных широкому читателю из-за жесткого идеологического контроля над литературой в советское время. Советские критики считали сатиру Андрея Платонова неуместным, вредным литературным явлением. Даже сам Платонов сомневался в своих сатирических способностях. Но ценивший его творчество Максим Горький говорил, что ему неплохо бы удалась комедия, что, несомненно, говорит об особом сатирическом таланте писателя.

Писатель открывает для себя новые возможности в жанре сатиры, говоря о создании нового общества, о жизни людей во время революции. Уже само название напоминает город Глупов из «Истории одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина. «Народ в городе существовал без спешки и не беспокоился о якобы лучшей жизни. Служил с усердием, держа порядок в губернии, но ярости в труде не знал. Торговали по малости, без риска, но прочно сбывая хлеб насущный. Героев город не имел, безропотно и единогласно принимая резолюции по мировым вопросам. А может, и были в Градове герои, только их перевела точная законность и надлежащие мероприятия», - рассказывает нам Платонов. Это сатира на злобу дня, высмеивающая бюрократию.

Иван Шмаков, московский чиновник, приезжает в Градов работать. Он выявляет кучу служебных нарушений, но постепенно коснеет и привыкает ко всему происходящему в городе. А в нем даже техников, не знающих всего Карла Маркса, не принимают на работу. Но от засухи случился голод, поэтому колодцы попросили сделать солдатам и самоучкам, а техников на работу так и не приняли. В результате построенные ими шестьсот плотин смыло, а четыреста колодцев стояли сухими. Зато на выделенные на борьбу с засухой деньги самочинно построили еще «восемь планеров для почтовой службы и перевозки сена и один вечный двигатель, действующий моченым песком». «Народ тут жил бестолковый», - подводит итог автор.

Бюрократы считают себя истинными тружениками и думают, что без их бумаг и учреждений, где они трудятся, советская власть не сможет существовать. Бюрократия для них - символ непобедимой силы. Они думают о переустройстве общества, за два дня составляя 25-летний перспективный план народного хозяйства. Шмаков создает огромный и важный труд - «Записки государственного человека». В нем утверждается необходимость существования бюрократии как основы строительства Советского государства, подчеркиваются ее заслуги перед революцией. Бумага, по мнению героя, - продукт высочайшей цивилизации.

Но вдруг Градовскую губернию упраздняют. Заведующий административно-финансовым отделом, Бормотов, хочет создать «автономную национальную республику, потому что в губернии жили пятьсот татар и штук сто евреев» только ради «сохранения преемственности в делопроизводстве». Но бюрократов переводят на другие места, Шмаков теперь работает уполномоченным по грунтовым дорогам и привычно пишет: на очереди «социально-философский труд» с мудреным заковыристым названием «Принципы обезличения человека с целью перерождения его в абсолютного гражданина с законно упорядоченными поступками на каждый миг бытия».

Платонов продолжает традиции Салтыкова-Щедрина как политического сатирика. Так же как и в сказках М. Салтыкова-Щедрина, речь в повести идет об обществе на определенном этапе перемен. Автор обличает пороки этого общества и его несовершенство, ведя речь о жизни государства в целом, а не об отдельных явлениях. Тема бюрократии у Платонова стоит на первом плане повествования, на втором же - изучение природы государства. Используя иронию, сатиру и гротеск, сочетая быт и фантастику, автор предупреждает об опасности извращения идеи социализма, по-щедрински гиперболизируя его черты, раскрывая его истинную сущность. Его герои это такие же продукты эпохи. Писатель подталкивает читателя к неутешительному выводу, что без бюрократии российское государство существовать не может. Подтверждение этому мы, современные читатели, наблюдаем и сейчас. Конечно, никакая цензура не могла пропустить это в печать.

Критики-первооткрыватели Платонова - Л. Шубин, С. Бочаров, Е. Толстая-Сегал - говорят о парадоксальном сочетании лирики и сатиры в творчестве писателя и предельной полифонии повествования, где «рассказчик согласен вообще с любой из точек зрения». Платонов использует советизмы, плакатную, лозунговую речь, газетные штампы, канцеляризмы, варваризмы, «неловкости» речи и даже церковнославянизмы, создавая свой неповторимый стиль повествования. Само название повести тавтологично, получается город Городов. Это символический образ государства, которое разобщает и уничтожает, где свобода людей минимальна. Платонова возмущают бюрократизм, вопиющая бесхозяйственность, показуха, отвлеченности общей государственной идеи от практической жизни. Платонов убеждается в дегуманизации общества государством, и это определяет пафос его следующих произведений.

Введение

1.Исследование творчества А.Платонова

2. «Поэтика прозы» К.А. Баршт

Заключение

Список литературы

Введение.

Константин Абрекович Баршт - филолог. Санкт-Петербургский педагогический университет им. А. И. Герцена, каф. новейшей русской литературы.

В его монографии под названием «Поэтика прозы» рассматривается проблема становления и эволюции художественного стиля А. Платонова (1899-1951). Сопоставляя структуру произведений писателя со структурой фольклорной загадки, автор приходит к выводу, что «загадочность» как некоторая структурная причастность к специфическому жанру паремий в большей или меньшей степени присуща почти всей прозе Платонова 20-х – первой половины 30-х голов. Совершенствование «стиля-загадки», а впоследствии отказ от него составили основную коллизию творчества писателя.

Цель данной работы проанализировать монографию К.А. Баршта «Поэтика прозы».

· систематизировать исследования посвященные творчеству А.Платонова.

· рассмотреть монографию Баршт К.А. «Поэтика прозы».

Предметом работы является анализ монографии «Поэтика прозы». Баршта К.А.

1.Исследование творчества А.Платонова.

Творчество Андрея Платонова исследовано далеко не полностью. Для широкого круга читателей произведения Платонова были открыты только в 1990-е годы. Такова судьба истинного художника, ведь слава настоящего мастера посмертна. Гениальный прозаик прожил тяжелую жизнь, в 1921 г. его, потомственного пролетария, исключили из партии, не печатали, травили, в 1938 г. арестовали пятнадцатилетнего сына, выпустили в 1941 г., через два года юноша умер от тюремного туберкулеза. От той же болезни умер и сам Платонов, но «своей» смертью, не от чекистской пули, не от лагерных издевательств и лишений (как многие из его собратьев по писательскому делу).

Произведения Платонова полны свободы, они глубоко метафизичны и онтологичны. Может быть, именно поэтому при первых проблесках свободы в конце 1980-х – начале 1990-х годов Платонова стали издавать. По мнению Андрея Битова, «дело настоящего – воскрешать его тексты, потому что он писатель в огромной степени – будущего. Платонов тут окажется удивительно непростым писателем, потому что он первый, кто действительно все понял. Все понял, и понял изнутри, а не из противоположного лагеря: изнутри он это постиг, и постиг глубже тех, кто стоял на позициях, так сказать, культурных, интеллигентских и прошлых. Потому что он постиг не отличия, а целое» .

И доброжелатели, и хулители писателя еще в 20-30-е годы говорили о его необычных героях, неожиданных, оборванных финалах, о невозможности изложить произведение ни на основе логики событий, отраженных в нем, ни опираясь на логику его героев. Эти особенности поражают и нас, современных читателей. Однако даже у самых яростных обличителей Платонова прорывалось восхищение мощным художественным даром писателя – плотностью повествования, универсальностью обобщения на уровне одной фразы текста, колоссальной свободой в языковой стихии русского языка.

По силе своего литературного таланта Платонов мог бы называться одним из лучших представителей русской религиозной философии. Его творения отличает необычная философская насыщенность: в форме обычных рассказов и повестей Андрей Платонов обозначает серьезные экзистенциальные и онтологические проблемы, ради освещения которых впору писать философские трактаты: «…Платонов выразил тончайшие категории, которые не выразил ни один философ в нашем веке»

Главные герои его произведений – «мыслители» из народа. Таков, например, Фома Пухов из повести «Сокровенный человек», размышляющий о методах революции, внедряемых в жизнь народа:

– У тебя дюже масштаб велик, Пухов; наше дело мельче, но серьезней.

– Я вас не виню, – отвечал Пухов, – в шагу человека один аршин, больше не шагнешь; но если шагать долго подряд, можно далеко зайти, – я так понимаю; а, конечно, когда шагаешь, то думаешь об одном шаге, а не о версте, иначе бы шаг не получился.

– Ну, вот видишь, ты сам понимаешь, что надо соблюдать конкретность цели, – разъяснили коммунисты, и Пухов думал, что они ничего ребята, хотя напрасно бога травят, – не потому, что Пухов был богомольцем, а потому, что в религию люди сердце помещать привыкли, а в революции такого места не нашли.

– А ты люби свой класс, – советовали коммунисты.

– К этому привыкнуть еще надо, – рассуждал Пухов, – а народу в пустоте трудно будет: он вам дров наворочает от своего неуместного сердца.

Как художник-мыслитель, Платонов уникален даже в русской литературной традиции: трудно найти другого писателя, которому бы это определение отвечало в такой мере. “Сущностью, сухою струею, прямым путем надо писать. В этом мой новый путь”, – так определял он свой творческий метод. Это был целеустремленный, сознательный выбор поэтики мысли, смыслового визионерства. В своем стремлении изображать не вещи, но смыслы он пошел, наверное, дальше всех, препарируя жизненную данность не только на предметном, но и на языковом уровне. Писал он о бытии, не внешне описывая его, а изнутри определяя, говоря не о характеристиках, но о сути вещей.

Для того чтобы разобраться, в чем состоят основные «камни преткновения», загадки в некоторых ранних произведениях Платонова, мы и обратились к этой теме. Остановимся на двух важнейших проблемах в творчестве Платонова: проблеме жизни и смерти (а следовательно, и бессмертия, воскрешения мертвых) и проблеме взаимосвязи человека и природы (а следовательно, и мифологического мировосприятия).

Проблема жизни и смерти – это одна из центральных проблем всего творчества Платонова, начиная с самых ранних его произведений. К примеру, повесть «Сокровенный человек» начинается со слов:

«Фома Пухов не одарен чувствительностью: он на гробе жены вареную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки.

– Естество свое берет, – заключил Пухов по этому вопросу».

На примере главного героя повести Фомы Пухова Платонов показывает отношение человека к жизни и смерти. «Все совершается по законам природы», – таков вывод Пухова. Однако герой размышляет далее:

Конечно, Пухов принимал во внимание силу мировых законов вещества и даже в смерти жены увидел справедливость и примерную искренность. Его вполне радовала такая слаженность и гордая откровенность природы – и доставляла сознанию большое удивление. Но сердце его иногда тревожилось и трепетало от гибели родственного человека и хотело жаловаться всей круговой поруке людей на общую беззащитность. В эти минуты Пухов чувствовал свое отличие от природы и горевал, уткнувшись лицом в нагретую своим дыханьем землю, смачивая ее редкими неохотными каплями слез.

Пухов не может смириться с неизбежностью смерти: Когда умерла его жена – преждевременно, от голода, запущенных болезней и в безвестности, – Пухова сразу прожгла эта мрачная неправда и противозаконность события. Он тогда же почуял – куда и на какой конец света идут все революции и всякое людское беспокойство.

Можно даже сказать, что романы, повести и рассказы Платонова – это попытка победить «последнего врага» человечества – смерть . Осознание связи живых и мертвых, связи людей и животных, связи человечества и природы пронизывает всю прозу Платонова.

И писатель вкладывает в уста своего героя удивительные по своей глубине и простоте изложения философские идеи: Историческое время и злые силы свирепого мирового вещества совместно трепали и морили людей, а они, поев и отоспавшись, снова жили, розовели и верили в свое особое дело. Погибшие, посредством скорбной памяти, тоже подгоняли живых, чтобы оправдать свою гибель и зря не преть прахом.

Он находил необходимым научное воскрешение мертвых, чтобы ничто напрасно не пропало и осуществилась кровная справедливость.

Устами Пухова в художественной форме Платонов излагает философские идеи Николая Федорова, которых он и сам придерживался (известен факт, что книга Федорова «Философия общего дела» стояла у писателя на полке). В основе философии Федорова лежат идеи необходимости воскрешения мертвых, чтобы отдать долг предкам, восстановить кровную справедливость. Это должно стать общим делом всего человечества.

«Свое учение Федоров называл активным христианством, раскрыв в глубинах «Благой вести» Христа прежде всего ее космический смысл: призыв к активному преображению природного, смертного мира в иной, не–природный, бессмертный божественный тип бытия (Царствие Небесное). <…> Философ «общего дела» твердо встает на точку зрения условности апокалипсических пророчеств, необходимости всеобщего спасения в ходе имманентного воскрешения, которого достигает «по велению Бога» в потоках его благодати объединенное братское человечество, овладевшее тайнами жизни и смерти, секретами «метаморфозы вещества». Трансцендентное же воскресение, верит Федоров, совершится только в том случае, если человечество не придет в «разум истины»

А вот в размышлениях Пухова мы находим и ключевые слова идеи Федорова – воскрешение мертвых, память о погибших, особое дело людей (ср. общее дело человечества у Федорова).

Еще один показательный пример: Смерть действовала с таким спокойствием, что вера в научное воскресение мертвых, казалось, не имела ошибки. Тогда выходило, что люди умерли не навсегда, а лишь на долгое, глухое время.

Проблема жизни и смерти приобретает несколько иную окраску – эсхатологическую – в ранних рассказах Платонова «Ерик» и «Тютень, Витютень и Протегален». Эти произведения, написанные в фольклорной традиции, исполнены символов и загадок. В финале рассказов звучат эсхатологические мотивы: «…Обломилось небо и выворотилась земля», «мир кончился…» («Ерик»); «Потухал весь белый свет, и неслись по небу горы, мужичьи бороды, божьи коровки и последние стынущие каменевшие облака» («Тютень, Витютень и Протегален»).

При этом финал остается незавершенным, и мы не знаем, какова дальнейшая судьба героев – погибли они безвозвратно или возродились к новой жизни. «Противостояние мотивов смерти и жизни создает ситуацию загадывания, когда читатель сам должен выбирать один из вариантов развития сюжета, выбирать между смертью героев и их жизнью» . Решать, какой из смысловых планов является основным, истинным, а какой – побочным, возможным, предлагается читателю самому.

Платонов и его герои чувствовали связь между живой и неживой природой, между живыми и умершими, «родственность всех тел к своему телу». В 1922 г. он писал в “Автобиографическом письме”: «Между лопухом, побирушкой, полевою песней и электричеством, паровозом и гудком, содрогающим землю, – есть связь, родство, на тех и других одно родимое пятно. Какое – не знаю до сих пор, но знаю, жалостный пахарь завтра же сядет на паровоз и будет так орудовать регулятором, таким хозяином стоять, что его не узнать. Рост травы и вихрь пара требуют равных механиков» . Мировосприятие героев Платонова можно назвать мифологичным: они олицетворяют явления и объекты природы и даже к механизмам относятся как к живым существам. Приведем несколько примеров из повести «Сокровенный человек». На дворе его встретил удар снега в лицо и шум бури. – Гада бестолковая! – вслух и навстречу движущемуся пространству сказал Пухов, именуя всю природу. Под утро “Шаня” выгружалась в Новороссийске. – Срамота чертова! – обижались красноармейцы, собирая вещи. – Чего ж срамота-то? – урезонивал их Пухов. – Природа, брат, погуще человека! …Мотор сипел, а крутиться упорствовал. Ночью Пухов тоже думал о двигателе и убедительно переругивался с ним, лежа в пустой каютке. Пухова, как уже было отмечено, можно назвать “природным мыслителем”. Сам себя он называет “человеком облегченного типа”, “природным дураком” – качества, ввиду которых он не может дать согласие на предложение Шарикова стать коммунистом, потому что коммунист, как сказал Шариков, «это научный человек». Свою истину он находил, не ища и не думая о ней. Пухов чувствовал ее в “телесной прелести”, какую доставляло ему движение по земле: “Ветер тормошил Пухова, как живые руки большого неизвестного тела, открывающего страннику свою девственность и не дающего ее... Эта супружеская любовь цельной непорочной земли возбуждала в Пухове хозяйские чувства. Он с домовитой нежностью оглядывал принадлежности природы и находил все уместным и живущим по существу... Впечатления так густо затемняли сознание Пухова, что там не оставалось силы для собственного разумного размышления”. Фома Пухов – «alter ego» А.Платонова в ранний период его творчества. Без сомнения, писателю, как и его герою, было присуще «некое изначальное ощущение жизни, дарованное нам от природы… То, о чем забыли. И всюду это в нем растворено – и в его бытии, и в его писании» . Это небывалое «ощущение жизни», этот дар Божий получил развитие еще в период обучения в церковноп-

риходской школе, благодаря гениальному учителю – Аполлинарии Николаевне: «Я ее никогда не забуду, потому что я через нее узнал, что есть пропетая сердцем сказка про Человека, родимого «всякому дыханию», траве и зверю, а не властвующего бога, чуждого буйной зеленой земле, отделенной от неба бесконечностью…» . Человек должен видеть в природе постоянную новизну. Привыкание к чудесам природы есть следствие сердечной черствости, потери «нечаянного в душе», непосредственности. Платонов предостерегает от обыденности восприятия природы, которая пагубно сказывается на всем существе человека: Виды природы Пухова не удивили: каждый год случается одно и то же, а чувство уже деревенеет от усталой старости и не видит остроты разнообразия. Как почтовый чиновник, он не принимал от природы писем в личные руки, а складывал их в темный ящик обросшего забвением сердца, который редко отворяют. А раньше вся природа была для него срочным известием.

Таким образом, Платонов прошел через увлечение технократизмом и социальным утопизмом,

«богостроительством» и пришел к идее цельного знания, противоположного сухой научности и прагматизму. Платонов – сторонник науки, прогресса, но в сочетании с природной интуицией и духовностью. «Вся проза писателя – это вспышка удивительной, чуждой литературщины и псевдофилософичности, натуральной, природной мудрости» .

2. «Поэтика прозы» Баршт К.А.

В основании принципа, в соответствии с которым формировался художественный мир А. Платонова, лежит гипотеза о том, что течение времени прямо связано со свойствами пространства, а состояние пространства - с его энергетической полнотой. Поэтому часы для платоновского героя - мистическое устройство, оно измеряет то, чего нет в мире, т. е. ровное и жестко текущее время. Время в произведениях Платонова идет не по календарю или по часам, а в соответствии с конкретными свойствами пространства, которые резко меняются в условиях тотального падения энергетической заряженности Земли. Это катастрофическое падение энергетики Мироздания и переживание человечеством неизбежной грядущей гибели (энергетического апокалипсиса) и является основным мотивом творчества Платонова .

Обычное время для наступления этой критической точки в произведениях Платонова - середина лета, условия страшной, противоестественной жары, в то время как герой, наблюдающий резкие аномалии времени, обычно не доверяет показаниям механических часов и чувствует время непосредственно, особым чутьем, связанным с восприятием энергетических свойств Континуума. В «Чевенгуре» «сторож... стоял у паперти, наблюдая ход лета; будильник его запутался в многолетнем счете времени, зато сторож от старости начал чуять время так же остро и точно, как горе и счастье; что бы он ни делал, даже когда спал (хотя в старости жизнь сильнее сна - она бдительна и ежеминутна), но истекал час, и сторож чувствовал какую-то тревогу или вожделение, тогда он бил часы и опять затихал» . Именно это свойство героя - воспринимать аномальность времени и резкие, катастрофические срывы пространственных характеристик Мироздания - позволяет считать, что данный человек «живой», в отличие от тех, которые этого всего не замечают и чувствуют себя в условиях искаженного Континуума хорошо: «Живой еще, дедушка! - сказал сторожу Захар Павлович. - Для кого ты сутки считаешь?» (Ч, 30). В условиях апокалипсиса при переходе «вещества существования» в «инфраполе» окончательно исчезает грань между «живым» и «мертвым», время теряет все основания для своего существования, природные «сутки» очевидно утрачивают свой объем и значение.

В хронотопах произведений Платонова можно видеть богатый набор различных вариантов искажения времени в условиях наступления «окончания времен». В «Городе Градове», за счет поколебленной «стрелы времени», образуются «лишние сутки», тем самым создается своеобразная, хронометрическая, черная дыра, или западня для времени: «...констатировал Шмаков то знаменательное явление, что времени у человека для так называемой личной жизни не остается» (ГГ, 214).

Листки календаря в домах жителей Градова свидетельствуют о дискретном, замирающем, а иногда и делающем шаг назад времени: свойства Континуума изменились, жизнь идет вразрез с разумными требованиями ее хронометража. Герой повести составляет план «отложить 366-ю бутылку для вишневой настойки. Этот год високосный. <...> Не забыть составить 25-летний перспективный план народного хозяйства; осталось 2 дня» (ГГ, 213-214). Цифра 366 обозначает здесь апокалиптический безвременный год, названный високосным (плюс один «вечный день»), 25 лет и два дня оказываются равны друг другу. Апокалипсис в Градове характеризуется обычным для Платонова набором признаков: тьма, состояние сна-смерти у героев, перекосы в течении времени, странные механические движения («танцы»), непонятно чем вызванные пожары («...утром Градов горел; сгорели пять домов и одна пекарня». - ГГ, 213). Остановка времени приводит героев Платонова к попыткам метафизического обращения к земле и характерным земляным работам в поисках «ювенильных водяных запасов»: параллельно «Котловану» и «Епифанским шлюзам», жители Градова планируют прорыть свой «водяной канал в земле от Каспийского моря» (ГГ, 214).

Поскольку у Платонова любовь - это вид космической энергии, любовь или ненависть изменяют свойства пространства, и время течет в ином ритме: «Ни разу Захар Павлович не ощутил времени, как встречной твердой вещи, оно для него существовало лишь загадкой в механизме будильника. Но когда Захар Павлович узнал тайну маятника, то увидел, что времени нет, есть равномерная тугая сила пружины. Но что-то тихое и грустное было в природе - какие-то силы действовали невозвратно. Захар Павлович наблюдал реки - в них не колебались ни скорость, ни уровень воды, и от этого постоянства была горькая тоска» (Ч, 55-56). Сдвиги в этом «горьком постоянстве» могут вызвать только действия живого (энергетически активного) вещества-существа, например, Солнца, этически определенного человека или «дерева», любимого энергетического символа платоновской прозы. Энергетическая заряженность существа-вещества продуцирует время как его (ее) функциональное состояние. Поэтому падение энергетики замедляет время, вызывая «скуку» и «муть». Время начинает сдвигаться лишь в случае появления живого, сохранившего свою жизненную силу. Это может быть и герой Платонова, распространяющий движение к переменам, и растение, например, дерево в «Чевенгуре»: «Лишь изредка шелестели голые ветлы на пустом сельсоветовском дворе, пропуская время к весне» (Ч, 173).

В произведениях писателя сезонное время крестьянина явно убыстряет или замедляет свой бег, идя вразрез с календарем: девять с половиной дней внутреннего времени «Котлована» идут в течение нескольких месяцев сезонного времени, текущего как будто помимо смены дня и ночи. Здесь и в других произведениях Платонова время не параметр Бытия, но особое состояние «вещества-существа» человека, причем состояние не единственное и отнюдь не обязательное. Повествователь «Чевенгура» настаивает на том, что скорость времени возрастает от отсутствия мысли - следовательно, бессмертный человек - тотальное сознающее существо: «...время прошло скоро, потому что время - это ум, а не чувство и потому что Чепурный ничего не думал в уме» (Ч, 282). Время зависит от накопленной «веществом» энергии, поскольку именно энергети­ческий потенциал его массы определяет скорость протекания в нем процессов, напрямую связы­вая их со свойствами Континуума. На скорость протекания времени влияет и деятельность чело­века, в том числе моральные ситуации, создаваемые им.

Манипуляции со временем иногда выступают в произведениях Платонова на уровне сюжетообразующего фактора. Сторож в «Чевенгуре», знающий о пластичности времени и даже пытающийся, как мы видели, управлять этой пластичностью, делает с временем принципиально то же, что строители Котлована с «веществом» Земли, - работает для интеграции в вечность временного бытия Земли и всех ее обитателей: «А звон твой для чего? - Сторож знал Захара Павловича как человека... не знавшего цену времени... - Колоколом я время сокращаю...» (Ч, 30). Остановка или замедление времени в произведениях писателя, как правило, маркируют начало сюжетного движения. В зачине всех произведений Платонова можно встретить этот ряд знаков, обозначающих пространственную и временную протяженность, причем человек понимается как существо, находящееся на развилке между «временем» и «вечностью», устойчивый мотив сюжетной конструкции произведений Платонова - переход героем порога, отделяющего одно от другого.

В соответствии с этим принципом во время войны скорость жизни возрастает, с колоссальной скоростью происходят химические реакции, причем разложение, согласно платоновскому земельно-энергетическому принципу, понимается как процесс «роста», управляемого солнечными лучами.

Контраст между нормальным и патологически замедленным временем - характерная черта платоновского хронотопа во все периоды его творчества, с 1920-х годов и до «военных рассказов» включительно. В «Чевенгуре»: «Копенкин наблюдал, как волновалась темнота за окном. Иногда сквозь нее пробегал бледный вянущий свет, пахнущий сыростью и скукой нового нелюдимого дня. Быть может, наставало утро, а может, это - мертвый блуждающий луч луны» (Ч, 173), На самом пике развития той или иной идеи в повествовании наступает важный момент, с которого наблюдается замедление течения времени. В начале оно движется быстро, однако скоро обращается в «котлованное» время («Мусорный ветер», «Котлован», «Лунная бомба» и др.). Описание Крейцкопфа («Лунная бомба») в тюрьме - апофеоз мертвенного замедления и угасания жизни: «лето догорало, падал лист», «время стало мутным и неистощимым: шли дни как годы, шли недели, медленно, как поколения» (ЛБ, 48-49). В этих условиях Крейцкопф поступает точно так же как, и его коллега Лихтенберг из «Мусорного ветра»: «Он выработал искусство не думать, не чувствовать, не считать времени, не надеяться, почти не жить...» (ЛБ, 49). Состояние полусна-полусмерти, свойственное героям «Котлована» и Лихтенбергу из «Мусорного ветра», описывается все тем же специфическим набором знаков: «Крейцкопф разлагал в себе мозг, мертвел и дичал» (ЛБ, 49). Истощение энергетических ресурсов Крейцкопфа выражается в том, что он, как и Лихтенберг, теряет ресурсы и качество своего организма. Если Лихтенберг превращается в животное, то Крейцкопф, как в «Портрете Дориана Грея» Оскара Уайльда, быстро становится стариком: «...заметно поседел, состарился и потерял детский интерес к ненужным вещам. Он чувствовал, что идет на убыль - еще осталось немного лет, и скроется от него жизнь, как редчайшее событие» (ЛБ, 51).

Сведение мира к плоской социально-бытовой доминанте приводит в произведениях писателя к исчезновению разницы между временем и безвременьем, между животными и людьми, между растениями и животным. В «Котловане», за пределами сакрального пространства, где на предапокалиптической плоскости живут профуполномоченный и активист и откуда сбегает за спасением в Котлован инженер Прушевский, грузно ползет жена Пашкина - воплощение «объемистых видов природы». Наличие у человека чувства времени, подобно музыкальному слуху, обеспечивает адекватное переживание сигналов живой природы. Напротив, отсутствие этого свойства вызывает темпоральную глухоту, которая выдает человека «плоскости», из-за искаженного ощущения времени он не чувствует и Континуума в единстве всех его измерений. Критикуя обывателя за то, что он может весело и сытно жить во время войны, Пухов («Сокровенный человек») бросает в его адрес характерное обвинение в том, что он «времени не чувствует» (СЧ, 37).

В произведениях Платонова существом, которое в силах изменить этот порядок в направлении, обратном апокалипсису, улучшить свойства времени и пространства, оказывается человек. Если строители Котлована целенаправленно меняют форму планеты, пытаясь «найти истину» в земле и тем самым обеспечить человеку спасение, то в «Сокровенном человеке» Пухов беспокоится о том, что нужно упорядочить и правильно сочетать вещи друг с другом. Каждая вещь, не исключая и человеческое тело, должна найти себе точное и верное место, оказываясь каждый раз на центральной оси Мировой истории. Только таким образом можно решить вопрос о человеке и его отношению к «веществу вселенной». Исходя из этого, время может идти напрасно (при направлении «в смерть»), останавливаться (чаще всего - в середине июля в 12 часов дня) или идти с пользой (если выявлен некий новый источник энергии, который выправляет перекос в сторону энтропии и питает Мироздание). В этом случае речь идет о гаранте спасения человечества, устройстве, пополняющем энергетику Земли.

Во многих произведениях Платонова 1920-1930-х годов, включая «Чевенгур», «Котлован», «Счастливая Москва» и др., в основе сюжета лежит попытка героев катализировать остановку времени для его преодоления и подчинения человеку. Например, в рассказе «Маркун» с помощью машины, преобразующей вещество в энергию, герой пытается вывернуть Континуум наизнанку и тем самым повернуть назад время. Искусственно организуемый им Конец Света сопровождается тремя заводскими гудками, которые параллельны трем звукам рога в «Апокалипсисе» св. Иоанна. Показательно, что Маркун слышит только первый и третий гудок, а среднего (второго) не слышит. Возникает вопрос: откуда он знает и почему он решил, что это именно «третий гудок», а не второй: «Загудел третий гудок. Второго Маркун не слыхал» (М, 31). Платонов маркировал вторым гудком прохождение Вселенной «мертвой» точки раскачки вещества-энергии, Мир проходил высшую точку амплитуды по пути преображения и потому остался за пределами физического мира героя, в зоне «слепого пятна» (та же модель, что и отсутствие звука в самолете, двигающемся со сверхзвуковой скоростью). Сведение вместе начал и концов, первого и последнего мы видим в «Апокалипсисе»: «Я был в духе в день воскресный и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный, который говорил: Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний» «После сего я взглянул, и вот, дверь отверста на небе, и прежний голос, который я слышал как бы звук трубы, говоривший со мною, сказал: взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего» .

Попытка преодоления времени с помощью создания особой сферической конструкции моделируется в Котловане, который представляет из себя отнюдь не только «яму», но и нечто принципиально иное - земной шар, выворачиваемый изнутри наизнанку с вполне определенной целью - обратить время вспять. Для формирования романного времени своего произведения Платонов использует библейскую модель истории человечества. Динамика разворачивания истории у Платонова идет в соответствии со сменой «дней» (эпох) в Библии http://poetica1.narod.ru/sbornik/barsht.htm - 1#1. Действие повести «Котлован» происходит 9 дней, т. е. ровно столько же, сколько библейская история человечества при незаконченном Апокалипсисе.

1-й день: увольнение Вощева и его уход из «центра» на «периферию» (ночь он проводит в овраге).

2-й день: путешествие по городу (ночь в яме, под утро переходит в барак, где спят рабочие).

3-й день: начало копания котлована (ночь в бараке с рабочими).

4-й день: продолжение копания ямы (ночью начинаются философские диалоги между героями, которые до сих пор спали «мертвым» сном; Прушевский приходит к строителям и приобщается к их скиту).

5-й день: уход Козлова и прибытие новых землекопов.

6-й день: время начинает замедляться, пространство меняет свои характеристики: «Вощев почувствовал долготу времени...» (К, 163), появляется Настя - как знак будущей «согласованной жизни» (К, 159).

7-ой день: история с гробами, выход за пределы Котлована в колхоз. Отметим, что путешествие Чагатаева по Средней Азии («Джан») также длится «шесть дней пути» и лишь на седьмой он прибывает на родину (Д, 469).

Таким образом, выше был представлен краткий анализ творчества Андрея Платонова через призму восприятия К.А. Брашта. В данной части работы были представлены фрагменты его монографии, а так же выдержки из произведений писателя.

Заключение

Литературные сюжеты 1920-1930-х годов зачастую соответствуют экстравагантной научной практике времени. Отказ от религиозного миропонимания привел к значимым изменениям и в восприятии человека. В первую очередь оказался серьезно нарушен баланс в центральной антропологической оппозиции “душа-тело”. В частности, это вылилось в многочисленные попытки отыскать физический субстрат души. В творчестве А.Платонова ярко выражена проблематика поиска внутреннего «я» в условиях стандартицации жизненных приоритетов с догматической подаплекой. К.А.Брашт показал идейность и взаимосвязь произведений А.Платонова, выявив многие интересные аспекты восприятия времени писателя.

Список литературы

1. Баршт К.А. Поэтика прозы Андрея Платонова / К.А. Баршт. – 2-е изд., доп. – СПб.: Филол. фак. С.-Петерб. гос. ун-та, 2005. – 478 с. Шифр НББ: 1ОК497988

2. Вознесенская М.М. Семантические преобразования в прозе А. Платонова: автореф. дис. ... канд. филол. наук / Вознесенская М.М. ; Рос. Акад. наук, Ин-т рус. яз. – М., 1995. – 15 с. Шифр НББ: 2АД15118

3. Вьюгин В.Ю. Андрей Платонов: поэтика загадки (Очерк становления и эволюции стиля). – СПб.: РХГИ, 2004. – 440с.

4. Гаврилова Е.Н. Андрей Платонов и Павел Филонов: о поэтике повести «Котлован» // Лит. учеба. – 1990. – № 1. – С. 164–173.

5. Джанаева Н. Этот странноязычный Платонов... : [о своеобразии стиля произведений А. Платонова] // Простор. – 1989. – № 9. – С. 136–138.
Дмитровская М.А. Концепт тоски в русском языке и языке А. Платонова // Язык, слово, действительность: материалы ІІ Междунар. науч. конф., Минск, 25-27 окт. 2000 г.: в 2 ч. / М-во образования Респ. Беларусь, Белорус. гос. пед. ун-т, Белорус. респ. фонд фундам. исслед.; под общ. ред. А.А. Гируцкого. – Минск, 2000. – Ч. 1. – С. 87–90. Шифр НББ: 1БА208970
Дубровина И.М. К вопросу о духе и стиле прозы А. Платонова // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. – 1988. – № 6. – С. 11–15.
Полтавцева Н.Г. Философская проза Андрея Платонова. – Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского университета, 1981. – 144с.

6. Платонов А.П. Государственный житель: Проза, ранние соч., письма. – Мн.: Мастацкая литаратура, 1990. – 702с.

7. Платонов А.П. Живя главной жизнью: Повести. Рассказы. Пьеса. Сказки. Автобиографическое. – М.: Правда, 1989. – 448с.

8. Платонов А.П. Котлован: Избранная проза. – М.: Книжная палата, 1988. – 320с.

9. Платонов А.П. Собрание сочинений. Т.1: Стихотворения. Рассказы и повести 1918-1930. Очерки. – М.: Информпечать, 1998. – 560с.

10. Русская философия: Словарь. – М.: ТЕРРА – Книжный клуб; Республика, 1999. – 656с.

11. Русский космизм: Антология философской мысли. – М.: Педагогика-Пресс, 1993. – 368с.

12. Ипатова Т.А. Обстоятельственные актуализаторы глаголов речевого поведения в прозе Андрея Платонова // Национально-культурный компонент в тексте и в языке: материалы ІІ Междунар. [науч.] конф., Минск, 7-9 апр. 1999 г. : в 3 ч. / Белорус. гос. ун-т, Междунар. ассоц. преподавателей рус. яз. и лит.; редкол.: С.М. Прохорова (отв. ред.) [ и др. ]. – Минск, 1999. – Ч. 1. – С. 134–137.

13. Ипатова Т.А. Парадокс платоновского слова: речевое действие в представлении А. Платонова // Рус. яз. и лит. – 2001. – № 4. – С. 120–126.

Дубровина И.М. К вопросу о духе и стиле прозы А. Платонова // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. – 1988. – № 6. – С. 11–15.

Библия («Последний же враг истребится – смерть» 1Кор.15:26)

Гаврилова Е.Н. Андрей Платонов и Павел Филонов: о поэтике повести «Котлован» // Лит. учеба. – 1990. – № 1. – С. 164–173.

Баршт К.А. Поэтика прозы Андрея Платонова / К.А. Баршт. – 2-е изд., доп. – СПб.: Филол. фак. С.-Петерб. гос. ун-та, 2005. – 478 с. Шифр НББ: 1ОК497988

Джанаева Н. Этот странноязычный Платонов... : [о своеобразии стиля произведений А. Платонова] // Простор. – 1989. – № 9. – С. 136–138.

Платонов А.П. Котлован: Избранная проза. – М.: Книжная палата, 1988. – 320с.

ТРАДИЦИИ И НОВАТОРСТВО в литературном процессе – две диалектически взаимосвязанные стороны литературного процесса. Традиции (от лат. traditio – передача) – передающийся последующим эпохам и поколениям идейно-художественный опыт, откристаллизовавшийся в лучших произведениях фольклора и литературы, закрепленный в художественных вкусах народа, осознанный и обобщенный эстетической мыслью, наукой о литературе. Новаторство (от лат. novator – обновитель) – обновление и обогащение как содержания, так и формы литературы новыми художественными достижениями и открытиями: новые герои, прогрессивные идеи, новый творческий метод, новые художественные приемы и средства. Новаторство опирается на традиции , развивает их и одновременно формирует новые; оно само становится традициями , которые в свою очередь служат исходным моментом новаторства . В таком взаимодействии творчество и новаторство – диалектика поступательного развития литературы и искусства.

Реформа русского стиха, произведенная В.В. Маяковским, была необходимым следствием новизны действительности, ставшей предметом советской поэзии.

Тайна русской души сокрыта в национальной поэзии. "В лирике наших поэтов, – писал Н.В. Гоголь, – есть что-то такое, чего нет у поэтов других наций, именно что-то близкое к библейскому". Верховный источник лиризма – Бог, однако приходят к нему "одни сознательно, другие бессознательно, потому что русская душа вследствие своей русской природы, уже слышит это как-то сама собой, неизвестно почему".

В русской классической поэзии тема деревенской России всегда была одной из главных (достаточно упомянуть хотя бы хрестоматийную пушкинскую "Деревню"). И это не просто "пейзажная" лирика. В стихии русской души всегда "была видна упо­рядочивающая сила мифа – мифа земли, почвы, пространства". С. Франк в своей статье "Мудрые заветы" высказал следующую мысль: "Пользуясь позднейшим термином, можно сказать, что Пушкин был убежденным почвенником и имел некую "философию почвенности", лучше всего он выразил её в известном стихотворении 1830-го года:

Два чувства дивно близки нам -

В них обретает сердце пищу -

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Такая укорененность в родной почве, ведя к расцвету духовной жизни, тем са­мым расширяет человеческий дух и делает его восприимчивым ко всему общечелове­ческому".

Особое место в русской поэзии занимает Н. Некрасов. Именно он "явил собой первый пример поэта, живущего в городе, а страдающего о деревне." "Некрасов по­тому мне дорог, – писал Я. Полонский, – что он, так сказать, наш домашний поэт, наш почвенник; он потому принес нам великую пользу, что, обрабатывая нашу народную почву и расчищая ее, дает возможность вырастить на ней со временем не только рус­скую, но и общечеловеческую поэзию."

Конец ХIХ – начало ХХ веков – время подлинного подъёма "крестьянской ли­нии" в русской лирике. В эти годы творили Леонид Трефолев, Иван Суриков (автор знаменитой "Рябины" и не менее знаменитого "Детства" ("Вот моя деревня") и по­эты его круга ("суриковцы"): Савва Дерунов, Дмитрий Жаров, Алексей Разоренов, Матвей Козырев, Иван Родионов. К ним примыкали Иван Осокин, Никтополион Святский, Максим Леонов, Спиридон Дрожжин. В 20-х годах стали широко извест­ными "новокрестьянские" поэты: Николай Клюев, Сергей Есенин, Сергей Клычков, Петр Орешин, Александр Ширяевец, Михаил Артамонов, Павел Радимов, Василий Наседкин и другие. По тематике и духу творчества были к ним близки Иван Молчанов, Дмитрий Горбунов, ранний Александр Жаров, поэт и художник Ефим Честняков, Па­вел Дружинин, Иван Доронин, Василий Ерошенко. Последний более известен в Японии, где издано трехтомное собрание его сочинений. Дело в том, что он писал не только на русском, но и на японском языке, много путешествовал, изучал народную культуру многих стран, был знаком с Лу Синем и Рабиндранатом Тагором.

Среди русских поэтов, обещавших сделать так много, но не сумевших обрести собственную поэтическую стезю, одним из самых проникновенных лириков был Сергей Чухин. Он начинал во второй половине 60-х годов, в период расцвета "тихой поэзии". Тишина – важнейшее слово в его лирике: "Нигде передохнуть... Такая тишь!", "И душа от холода хранима этим снегом, этой тишиной". Оказывается, не только сейчас тишина "застойного" времени воспринимается как "золотой век" новейшей русской истории:

Не найдешь в деревне человека,

Что сегодня пасмурен, сердит.

Как начало золотого века,

Золотой денек такой стоит.

Имена Фета, Тютчева, Полонского – тоже "знаковые" для "тихой" лирики:
Ночь онемела здесь, над полем,

И звезды августа летят,

И Фет читается запоем,

И человек покою рад.

Сейчас становится понятным, что в "тихой" лирике преобладала не элегическая тишина, а неясное предчувствие, ощущение затишья перед бурей:
И странное чувство такое

Преследует душу, как бред:

Среди тишины и покоя

Как раз вот покоя и нет.

К традиции, которая нераздельно связана "со словесным искусством народа, с его богатейшей песенной, сказовой, пословичной культурой, имеющей тысячелетнюю историю", принадлежит и творчество Николая Тряпкина. По словам поэта, он пришел "из глубин деревенской России, Из великих народных глубин..." В стихотворных сборниках 60-х годов ("Перекрестки"(1962), "Краснополье" (1962), "Песни великих дождей" (1965), "Серебряные пруды" (1966), "Летела гагара" (1967), "Гнездо моих отцов" (1967), "Избранная лирика" (1970)) Тряпкин воспевал счастье крестьянского труда, поэтизировал жизнь современной деревни, используя при этом жанровые запасы народного творчества: песни ("Песнь о хлебе", "Песня о веселом заморозке", "В эту ночь", "Летела гагара", "Песня", "Только зорька-заряница...", "Прощальная"), частушки ("Веселая прибаска", "Новобранец", "Я зову тебя своей..."), былины ("Исцеление Муромца", "Возвращение Разина"), колядки ("Каляда-маляда..."), а также думы, сказания, были. Тряпкин вводил в свои стихотворения ("Письмо", "Снег да вечер...", "Пробуждение") сказочные образы, не забывая и о песне литературного происхождения – такую основу имеют его стихотворения "Гимн", "Камыши, камыши, камыши...", "Песнь о зимнем очаге", "Никогда я бродить не устану...". Слышен подчас в его поэзии кольцовский и некрасовский мотивы (стихотворения "Рожь", "Проселки"), рыленковский ритм ("Лесные загривки..."), а то и слог "Василия Теркина" ("Все исправил в должном вкусе...").

Лучшие стихотворения Тряпкина посвящены русскому Северу ("Пижма", "Коряжма", "Пароход на Вычегде" и др.). В 1941 году он был эвакуирован в г. Котлас. "Там, – писал поэт, – у меня впервые открылись глаза на Россию и на русскую поэзию, ибо увидел я все это каким-то особым, "нутряным" зрением... И я начал писать стихи, которые самого меня завораживали". Великолепен язык этих поэтических созданий. Тряпкин достигает в своем "северном" цикле почти полного слияния с миром природы:

Да будет сладостней иных

Великая мелодия слиянья!

Уникальность же литературной ситуации конца 70-х годов состояла в том, что в ней не было вождей. Были лидеры, те, кто шел впереди, но места, освободившиеся после Пастернака, Ахматовой, Твардовского, остались не занятыми и не видно было, кто бы мог их занять.

В конце 70-х годов в поэзии произошли качественные изменения, связанные не столько со сменой поэтических поколений, сколько с активной ориентацией молодых на новые формы стиха и способы художественного изображения. То, что в 60-е годы лишь робко приживалось в творчестве «эстрадников» – усложненная ассоциативность, формальный эксперимент, симбиоз разных стилевых тенденций, – в конце 70-х – начале 80-х годов заявило о себе как ведущее направление и повсеместно отвоёвывало свое жизненное пространство. Причем существовало два разных направления, подобно тем, которые определяли направление развития молодой поэзии в начале 60-х годов. Это было традиционное направление (Н. Дмитриев, Г. Касмынин, В. Лапшин, Т. Реброва, И. Снегова, Т. Смертина и др.), ориентирующееся на продолжение классических традиций, и «метафорическое», или «полистилистическое», ориентирующееся на формальный эксперимент (А. Еременко, А. Парщиков, Н. Искренко, Ю. Арабов, Д. Пригов и др.).

Во второй половине 80-х годов бурно стала возрождаться духовная поэзия. Сейчас, кажется, уже все поэты "дружно взывают к Господу, благо снят такой долгий запрет". Справедливости ради надо сказать, что русские поэты задолго до 1988 года обращались к Библии (А. Тарковский, И. Бродский, Д. Самойлов, О. Чухонцев, А. Цветков, Ю. Кублановский, И. Лиснянская, В. Соколов, Н. Тряпкин, Ю. Кузнецов, в какой-то степени – Н. Рубцов). Особое место в этом ряду занимает С. Аверинцев.

Духовная поэзия – необычайно сложная и деликатная область русской литературы. Вступающему в неё необходимо преодолеть три основных препятствия:

1) филологическое (проблема соединения церковного и литературного языка, особенно в семантическом отношении);

2) религиозное (проблема обновленчества);

3) личностное (проблема духовного роста, степени постижения Бога).

"Вот почему, – пишет А. Архангельский, – профессионалы отступают перед величием и непосильностью задачи... А дилетанты ничего не страшатся - ибо они не чувствуют, не слышат страшного безмолвия своих слов."

Есть, к счастью, у нас поэты, умеющие говорить о высоком без наивного восторга и без досадной для читателя напыщенности. Таков В. Блаженных, по мнению С. Чупринина, лирик "подлинно трагический", а также Н. Рачков, О. Охапкин, О. Гречко, М. Дюкова, Н. Карташева, Н. Кожевникова, Е. Крюкова, Л. Никонова, С. Кекова, О. Николаева, Н. Попелышева и многие другие.
Группа православных поэтов, искренне и глубоко верующих и понимающих, что "духовный стих по своему религиозному содержанию стоит вне текущих мелочей действительности", пришла в нашу поэзию в конце 80-х годов (большинству из них не было к тому времени и сорока лет). Это А. Беляев, А. Васильев, Е. Данилов (Константин Боголюбский), М. Дьяконова, В. Емелин, Г. Зобин, о. Роман, Н. Щетинина и другие. Их поэзия действительно исключительно духовная. Веру они ставят выше искусства.

Но и как наилучшего проявления того, что делает человека человеком, свойственна книгам А.П.Платонова для маленьких читате­лей: «Июльская гроза» (1940), «Солдатское сердце», «Волшеб­ное кольцо» (1950) - всего вышло более двадцати книг писа­теля для детей.

А.П. Платонов воспевал умного, преданного своему делу мастера, творца. Любовь к технике, к делу для него, как лю­бовь крестьянина к земле, - первооснова жизни. Повести

«Епифанские шлюзы», «Сокровенный человек», «Происхож­дение мастера», «Ямская слобода» и др.; очерк «Впрок», не понравившийся Сталину и поэтому разруганный критикой; романы «Чевенгур», «Ювенильное море», «Джан» (1934); бо­лее ста рассказов, очерков, четыре пьесы, шесть киносцена­риев, большое число сказок, десятки литературно-критичес­ких статей - таков далеко не полный перечень произведе­ний выдающегося русского советского писателя. Пьесы «Высокое напряжение» (написана в 1932 году), «14 красных избушек» (1936) включаются в современный репертуар теат­ров юного зрителя. Во время Великой Отечественной войны писатель был корреспондентом газеты «Красная звезда». Пос­ледние годы провел в бедности, выброшенный из литературы.

А начинал он как поэт. Одно из его стихотворений (сбор­ник «Голубая глубина», 1922) называется «Во сне»:

Сон ребенка - песнь пророка. Вспыхнет кроткий и печальный

От горячего истока Ранней просини твой свет.

Все течет, течет до срока, Ты ушел один с дороги,

И весна гремит далеко. Замер сердцем и упал,

Ты забудешь образ тайный, Путь в пустыне, зная, долгий,

Над землею неба нет. Ты, родной мой, тих и мал...

В лице А. Платонова мы имели писателя-мыслителя. Его талант - в одном ряду с великими писателями прошлого и нынешнего веков. Его произведения даруют счастье обще­ния с большим искусством, а через него - проникновения в жизнь, в ее сложнейшие исторические противоречия. Худо­жественный мир писателя многогранен, многокрасочен. Не­редко суров. Метафоричен, а следовательно многозначен.

1925-1935 годы - самое плодотворное творческое деся­тилетие писателя, хотя и в последующие 40-е он работал не­истово, неизменно строго относясь к себе и к делу своей жизни - к творчеству. Писатель Виктор Полторацкий, не раз встречавшийся с А.Платоновым на фронтах, во вступи­тельной статье к сборнику произведений военного времени, составленному дочерью писателя (Платонов Андрей. Смерти нет. - М.: Сов. писатель, 1970), с полным основанием пи­шет: «Андрею Платонову было за сорок лет, когда началась вторая мировая война. К тому времени он был уже известен в литературе как тонкий, своеобразный художник, с пронзи­тельной остротой чувствующий тревоги и радости мира и стре­мящийся выразить их по-своему. Его привлекали такие кол­лизии, которые с наибольшей полнотой помогали раскрыть и понять механику движения жизни». С такой позиции наи­

более плодотворно современное прочтение Платонова. При освоении его творчества нас подстерегает опасность иска­зить идеалы писателя, обусловленная новым, вторым его от­крытием после нынешней публикации романов, написанных в 30-е годы. Даже собственно платонововеды в наши дни не избежали в анализе «Котлована», «Чевенгура» той эмоцио­нальности первооткрытия идеалов писателя, которая ведет к крайностям необоснованных суждений, что накладывает от­печаток и на трактовку рассказов для детей.

Да, Андрея Платонова можно признать самым метафо­ричным русским советским писателем. Литературовед С.Се­менова справедливо замечает, что сила влечения и читате­лей, и исследователей к платоновской прозе «во многом оп­ределяется той загадочной глубиной смысла, которая мерцает за поражающей всех вязью его мыслеслов» (Новый мир. - 1988. - № 5. - С.218). Однако как бы ни была трудно распу­тываема вязь слов-мыслей, образуемых писателем, в итоге ценен нравственный смысл, выносимый человеком из труд­ной работы - прочтения платоновской прозы. Важны лич­ные читательские выводы, соответствующие идеалам писате­ля, оценка той действительности, которая стала предметом его исследования. В этом работа С.Семеновой далеко не бес­спорна. В ней увлеченность анализом метафоричности заби­вает мысли о нравственной, гуманистической позиции писа­теля. Вырабатывая свой подход к творчеству А. Платонова-детского писателя, полезно сравнить точку зрения С.Семеновой с той, которая выражена в уже названной статье В.Полторац­кого «Андрей Платонов на войне», посмотреть исследование Ю.Н.Давыдова «Андрей Платонов и «русская хандра» (Лите­ратурная газета. - 1988. - 19 октября), материалы в «Во­просах философии» (1989, №3) «Андрей Платонов - писа­тель и философ», публикацию «Чтобы слово не убивало», подготовленную Михаилом Гольденбергом (Советская куль­тура. - 1989. - 2 сент.)...

Метафоричность, многослойность прозы Платонова , ее особый язык, изобилующий своеобразными словообразова­ниями, интонационная полифония - все побуждает к фило­софскому осмыслению нравственных идеалов автора и той жизни, которую он исследует и воспроизводит неповторимо, по-своему. Важно постараться увидеть главное: нигде Плато­нов не отождествляет с народными мыслями, установками те идеи «костра классовой борьбы», которые утверждают догма­тик Софронов, Чепурной (по прозвищу Японец), «мечено­сец» Копенкин в «Чевенгуре».

Перед фактом всего переживаемого ныне необходим но­вый уровень понимания, общения, гражданского согласия, сплоченность, соборность, не позволяющие иррациональной стихии захлестнуть то, что составляет силы созидания, дви­жения вперед. Массированность все новых и новых страш­ных фактов из жизни без постижения источников их антигу­манизма, без привнесения в юное развивающееся сознание веры в добро, без пробуждения совести и личностно значи­мой ответственности за свое поведение перед собой и други­ми все это истончает грань между добром и злом, между сво­бодой и разнузданной вседозволенностью.

Гуманистическое искусство, благодаря его возможности гармонизировать духовный мир человека, является предупреж­дением нравственного, общественного инфантилизма, лекар­ством от душевной черствости. Эта способность очищения и возвышения в особой мере присуща литературе, театру, кино для детей, потому что заложена в их природе, предопределена их эстетической спецификой. Талантливый детский писатель учитывает природное свойство своего читателя - потребность познавать мир, самого себя, свое место и назначение в нем. Он вдохновлен возможностью помочь ребенку самому себя совершенствовать, самому себя образовывать и, в случае склон­ности ко злу развивать в себе нравственные качества, ему про­тивостоящие. В этом - главная задача и обязанность человека на всех этапах его жизни. Но именно в детстве - истоки ее осмысления, признания своей жизненной программы. Поэто­му бесценна роль доброй книги, как и гуманистически на­правленных произведений других искусств, в детстве, в отро­честве. Поэтому органичны антиэгоистический пафос и па­фос самопознания, нравственной самооценки в творчестве талантливых детских писателей, драматургов, режиссеров. В этом - одна из главных установок, нравственных традиций русской, советской и мировой классики. Вспомним заповедь Л.Н.Толстого: «Чтобы каждый день любовь твоя ко всему роду человеческому выражалась бы чем-нибудь». Гениальный пи­сатель, педагог, мыслитель, чье творчество сегодня крайне со­временно, считал нравственным законом жизни каждого че­ловека любовь, побуждающую к доброму действию. Близок такой подход к цели своего творчества и А. Платонову.

Идея беспредельной ценности человеческой личности - доминантная для А.Платонова. Ценность же человека, по Платонову, предопределяется его готовностью и способнос­тью жертвовать собой ради любви к ближнему, ради вопло­щения в жизнь нравственных, социальных идеалов («Сокро­

венный человек», «Рождение мастера», «Одухотворенные люди» и др.). Чтобы жить для других, надо, чтобы твоя соб­ственная жизнь была достойна доброго отношения других. В этом ядро философских и нравственных взглядов писателя. Исходя из них, он определяет движение души, конкретные действия, поступки героев, названных повестей и таких, к примеру, несопоставимых по жизненному материалу расска­зов, как «Песчаная учительница», «Маленький солдат».

Юная учительница Мария Никифоровна и девятилетний сын полковника и военврача - дети разного времени: при­частность первой к большой социальной жизни начинается в 20-е годы, вскоре после революции; девятилетний Сережа оказался участником Великой Отечественной войны. Каж­дый из них самостоятельно распоряжается собою , своей жиз­нью. Сами делают выбор. Свой самоотверженный выбор, потому что душа каждого из героев «голодает» по добру, жива самоотдачей для других, для победы жизни над смертью. Судь­ба Сережи трагична, близка к судьбе маленького разведчика Ивана из повести В.Богомолова «Иван». Но если В.Богомо­лов подчеркивает, что мальчик мстит фашистам за смерть близких и поэтому не может уехать с фронта в тыл, то А.Пла­тонов мотивирует самоотверженные осознанные действия мальчика жалостью к своим родителям, погибшим на его гла­зах, жалостью ко всем, погибающим на фронте. Это два пси­хологических нюанса, помогающих понять, как глубоки лич­ные переживания ребенка, способного подняться до высоты социального, нравственного анализа жизни.

А.Платонов подчеркивает бескомпромиссность чувства, невозможность его изменить ради рационального, точнее, ра­зумного решения - расчета. В преданности чувству, в силе чувства - главного мотива поведения писатель видит одно­временно и силу, и слабость ребенка, его ранимость: «Эта слабость детского, человеческого сердца, таящая за собой постоянное неизменное чувство, связывающее людей в еди­ное родство, - эта слабость означала силу ребенка...» Чувст­во, непосредственность, интуиция ребенка, инстинктивная нравственная реакция поднимают его до высшего проявления общечеловеческой родовой сущности человеческого. В этом особая сила и ценность детства. Может быть, одна из самых замечательных установок этих и других произведений писа­теля - признание за нравственностью, составляющей смысл искусства, созидательной силы не только саморазвития, ду­ховного, социального самодвижения личности, но и произ­водительной силы в масштабах общества, государства, чело­

вечества. Производительной силы, которая может иметь и положительное и разрушительное действие. Именно это ко­нечное действие и составляет главную заботу художника: «Ра­бочий человек должен глубоко понимать, что ведер и паро­возов можно наделать сколько угодно, а песню и волнение сделать нельзя. Песня дороже вещей, она человека к человеку приближает. А это трудней и нужнее всего». В этом и выра­жается созидательная сила искусства, производящая главное - человеческое, бессмертное в людях - их единение в уси­лии к жизни, их силу жизни.

Ни одно из произведений Платонова, будучи крайне ак­туальным в период написания и в наши дни, не было лишь реакцией на злободневную тему, лишь заботой дать духов­ное, эмоциональное потрясение и ребенку, и взрослому, хотя все творчество писателя - результат его потрясенного созна­ния, открытости его безмерно великого сердца, разрываю­щегося от боли за людей. В повести «Возвращение» читаем: «Он узнал вдруг все, что знал прежде, гораздо точнее и дей­ствительнее. Прежде он чувствовал жизнь через преграду само­любия и собственного интереса, а теперь внезапно коснулся ее обнажившимся сердцем». Прикосновение к жизни «обна­жившимся сердцем» придает прозе А.Платонова заразитель­ную эмоциональность, беспредельность сопереживания. Та­ковы его герои. Таков их создатель. Он исходит из убежде­ния: «... Задача всякого человека по отношению к другому человеку, и поэта в особенности (выделено мною. - Т.П.), не только уменьшить горе и нужду страдающего человека, но и в том, чтобы открыть ему жизненное, реально доступное счастье. В этом именно и есть высшее назначение человечес­кой деятельности». Всякой деятельности, а художественного творчества - в наибольшей степени, ибо оно и есть проявле­ние истинно человеческого в человеке, проявление и выяв­ление нашей родовой сущности и жизненно необходимой родовой соборности, взаимопонимания, взаимоодухотворе­ния: «...без меня народ неполный», как и я сам, если отчуж­ден от него, если руководствуюсь в действиях побуждения­ми, противоречащими нравственности.

Сегодня, может быть, как никогда прежде, нужно, чтобы наши дети с младых ногтей освоили общечеловеческие идеа­лы нравственности: «не укради», «не убий», «чти отца свое­го», не делай зла людям , не обижай слабого, не разрушай сделанного другими, не губи природу, береги все живое в ней, ибо ты не только ее частица, ты - ее сын и хранитель. Разве не разъясняли все это тысячи раз детям, начиная с ясель­

ного возраста? Так почему же лучшие из них взывают о по­мощи, став подростками? Почему трудно быть молодым? Видимо, нравственное не становится содержанием внутрен­него «я», если только вдалбливается, если только деклариру­ется, объясняется. Надо, чтобы нравственные понятия впи­тывались как нормы бытия с самого нежного возраста и на уровне сознания, и на уровне подсознания, эстетического личностно ценного переживания. А это и есть специфичес­кий канал воздействия искусства, общения человека с под­линным искусством.

Говоря о становлении личности Марии Никифоровны, героини рассказа «Песчаная учительница», в отроческие годы, А.Платонов так оценивает их: «самые неописуемые» годы в жизни человека, «когда лопаются почки в молодой груди и распускается женственность, сознание и рождается идея жизни (выделено мною. - Т.П.). Странно, что никто никогда не помогает в этом возрасте молодому человеку одолеть мучаю­щие его тревоги; никто не поддержит тонкого ствола, кото­рый треплет ветер сомнений и трясет землетрясение роста. Когда-нибудь молодость не будет беззащитной». В эти годы «человек шумит внутри», - пишет автор рассказа в 1927 году. Любя свою героиню, сочувствуя ей, писатель деликатно вы­страивает ее характер, заражающий «крепостью», мужествен­ностью, поражающий самоотверженностью без жертвеннос­ти. «Долгие вечера, целые эпохи пустых дней сидела Мария Никифоровна и думала, что ей делать в этом селе, обречен­ном на вымирание. Было ясно: нельзя учить голодных и боль­ных детей». Учительница понимала, что жители пустыни «пой­дут куда угодно за тем, кто им поможет одолеть пески», обу­чит «искусству превращать пустыню в живую землю». Не ее это было дело. Но юная учительница не могла быть равно­душной к боли других.

Чужая боль, беда были страшнее, сильнее личного горя, вызванного невозможностью делать свое дело, одиночеством, заброшенностью. Соучастливость и придала Марии Ники­форова ту «молодую злобу», благодаря которой она бесстраш­но схватилась с кочевниками, вытаптывавшими все живое вокруг Хошутова, где работала учительница. Она убедила крестьян всех до единого заняться посадками, и через два года зеленью «заютили неприветливые усадьбы». Не свое дело выполняла учительница. Но перед ней не возникал актуаль­ный для современных юных прагматиков вопрос: «Что я буду с этого иметь?» Мария Никифоровна естественно станови­лась счастливой, когда от ею организованного дела другим

стало уютно, сытно, приятно... Поняв и приняв как свою судьбу «безысходную судьбу двух народов, зажатых в барха­нах песков», Мария Никифоровна соглашается работать еще более далеко, в глубине пустыни. Принимая ее великодушие, «завокроно» смущенно признается: «Я очень рад, мне жалко как-то вас и почему-то стыдно...» Так оттеняется тихий геро­изм жизненной позиции, самоотверженность учительницы. Ее образ вызывает уважение и, не побоимся громкого слова, восхищение и сочувствие.

Из сегодняшнего небедного прагматизмом дня образ этот воспринимается идиллически. Но такая идиллия «в наше вре­мя в высшей степени полезна. Как хорошо было бы, чтобы хотя бы частица эгоизма наших юных рациональных деву­шек потеснилась бы в пользу такой нравственной идиллии. Молодая учительница из рассказа Платонова напомнила мне собственную юность. Я, как и Мария Никифоровна , не чув­ствовала себя обиженной, обойденной счастьем». Слова, взя­тые в кавычки, принадлежат М.П.Прилежаевой. С ней был у меня разговор о герое детской, юношеской книги, об образе девушки из рассказа «Песчаная учительница», когда в изда­тельстве «Молодая гвардия» готовилась к выпуску в свет авто­биографическая повесть М.П.Прилежаевой «Зеленая ветка мая». «Идея жизни» юной героини из повести «Зеленая ветка мая» родственна той «идее жизни», которая руководила мыс­лями, поступками песчаной учительницы. Такая перекличка писательских позиций, интонаций не случайна - в этом одно из подтверждений ее жизненности.

Детские рассказы и сказки убеждают, что любимый герой А. Платонова - обыкновенный «маленький» человек. Писа­тель исследует его преданность труду, состояние души, умо­настроение, трактует труд как высшее проявление разума, как источник воспитания души, как силу созидания человечес­кого в человеке. Труд разумный, оцениваемый результатами. Труд как деяние, как проявление жизни. Сам человек в его социо- и биогенезе, все, что его окружает, от чего он неотде­лим: земля, деревья, цветы, небо, звезды, ветер, вода, выра­щиваемые людьми урожаи и само поле, камень на нем и тре­щина от засухи, - все в рассказах, в повестях А. Платонова живет, действует и взаимодействует между собой и с челове­ком. Не только физически. Прежде всего - духовно.

Писатель обладал трепетной душой ребенка и философ­ским мышлением ученого. Умел удивляться жизни гниюще­го пня, разговаривать с ним как с живым, одухотворяя его. А увидев растущий из камня нежный цветок, начать размыш­

ления о вечности бытия, о бесконечности движения мате­рии, о взаимозависимости всего сущего не только на земле, но и в масштабах космоса. За внешней наивностью и просто­ватостью его героев - глубина мысли, обжигающая радос­тью первооткрытия. Именно эта установка в анализе детских рассказов писателя особенно актуальна и необходима для приобщения к ним современного маленького рационалиста: он рано получает огромную разнообразную информацию, но эмоционально обкраден; он ловко пользуется игральными автоматами, убивая из пушки птицу, но не умеет видеть ее полета в небе, не привыкает в детстве любоваться гордым раз­махом ее красивых крыльев, далеко не всегда испытывает жа­лость к ней - качество души, особенно ценное в наше время заметного отчуждения людей друг от друга и от природы.

Дети в рассказах А. Платонова бесконечно любознатель­ны. Маленький Антошка («Июльская гроза») хочет понять, как могло что-нибудь быть прежде него самого, когда его не было. Что же все эти предметы, с которыми он так близок, делали без него? Они, наверное, скучали по нему, ожидали его. Мальчик живет среди них, «чтоб они все были рады». А Егор в рассказе «Железная старуха» «спать не любил, он лю­бил жить без перерыва, чтоб видеть все, что живет без него, и жалел, что ночью надо закрывать глаза и звезды тогда горят на небе одни, без его участия». Егору хочется участвовать во всем. Ко всему быть ощутимо, заметно причастным. Во всем разобраться. Всему пригодиться.

Герой рассказа «Сухой хлеб» видит, что земля сохнет без дождей. Хлеб пропадает. Он потрясен. Мальчик не произно­сит слов. Он просто начинает разрыхлять землю у корней хлебных росточков. Смешно? Нет. Растет хозяин. Заботли­вый. На него можно положиться. Хотя современным рацио­нально мыслящим детям мальчик нередко кажется наивным: «Смешно. Он глупый. Разве может один человек поле разрых­лить? Да еще без трактора. Я совсем бы не стал такую глупость делать», - так заявил современный эрудит, ровесник героя рассказа, в беседе о прочитанном произведении. Великая сила и ценность рассказов А. Платонова именно в том, что он по­буждает современного ребенка, умеющего нажимать кнопки игральных автоматов, хотя бы ненадолго остановиться , заду­маться: а какая она, молния? А почему и зачем радуга? Как она стала разноцветной? Что за цветок вырос из камня? Поче­му он вырос именно здесь? Чем он питается?

«Неизвестный цветок» - так называется один из удиви­тельных поэтических рассказов. Вслушаемся в его мягкую,

ласкающую интонацию: «Жил на свете маленький цветок. Никто и не знал, что он есть на земле. Он рос один на пусты­ре, коровы и козы не ходили туда, и дети из пионерского лагеря там никогда не играли. На пустыре трава не росла, а лежали одни старые серые камни и меж ними была сухая мертвая глина». Так начинается рассказ. Спокойно, нетороп­ливо. Писатель не интригует читателя. Он приглашает к раз­мышлению, к поиску ответа на вопросы о жизни - о добре, о красоте, о том, что неравнодушие украшает и человека, а в итоге благодаря заботе человека обо всем живом - и землю. «В черной доброй земле из семян рождались цветы и травы, а в камне и такие семена умирали», - размышляет писатель. А цветок - живой. Он тоже имеет свои законы жизни: «Днем цветок сторожил ветер, а ночью росу. Он трудился день и ночь, чтобы жить и не умереть. Он вырастил свои листья большими, чтобы они могли останавливать ветер и собирать росу. Однако трудно было цветку питаться из одних пылинок, что выпали из ветра, и еще собирать для них росу. Но он нуждался в жиз­ни и превозмогал терпеньем свою боль от голода и усталости».

Превозмогал терпением боль... Помочь бы ребенку-чита­телю задержать здесь свое внимание и представить, вообра­зить, как цветок «терпит» «свою боль от голода и усталости». Нет, не для того, чтобы потом упрекнуть, что он, наш чита­тель, не умеет сам свою боль превозмочь и вообще он - «глупее цветка». Задержать внимание, чтобы пробудить во­ображение. Чтобы увидеть цветок живым, трепетным и бью­щимся за жизнь. Чтобы когда-нибудь нога сама останови­лась и не примяла цветок, если вдруг он окажется на пути. Чтобы рука не потянулась сама собой сорвать цветок и бро­сить. Подумаешь, былинка... Мне вспоминаются занятия де­тей в Японии, называющиеся на первый взгляд странно: лю­бование красотой. Дети идут на прогулку в природу. Молча любуются красотой: плывущим облаком, шелестящими лис­тьями на ветру, цветком сакуры... Рассказы А.Платонова - неповторимый урок любования живой природой. Только надо помочь детям читать их медленно. Помочь задержать свой внутренний взор в тот момент, когда цветок собирает росу, представить, как его большие листья пытаются остановить ветер... Ведь с этого и начинается способность чувствовать себя частью природы, готовность нести ответственность за нее.

А.Платонов вводит читателя в сложнейшие философские мысли о смысле жизни, о ее необратимости, о целесообраз­ности всего в природе. Побуждает задуматься над альтерна­тивностью позиции: жажда жизни хрупкого цветка и легкость

его гибели от неосторожной, от неумной руки человека... Пус­тырь, где рос один неизвестный цветок, через год стал совсем другим: «он зарос теперь травами и цветами, и над ним летали птицы и бабочки. От цветов было благоухание, такое же, как от того маленького цветка-труженика». Но заметим главное: «Меж двумя тесными камнями вырос новый цветок - такой же точно, как тот старый цветок, только намного лучше его и еще прекраснее. Цветок этот рос из середины стискивавшихся камней, он был живой и терпеливый, как его отец, и еще сильнее отца, потому что он жил в камне». Вот в чем суть: «живой и терпеливый», «как его отец, и еще сильнее отца...».

Идея непрерывности бытия. Изменения форм жизни при ее бесконечности. К ней ведет писатель маленького читате­ля, веря, что тот все поймет. Не может не понять, если мысль его раскована. Если воображение свободно. Если читатель за словом видит картину, а в ней - дыхание жизни.

Сами дети - герои А.Платонова неотрывны от земли, от среды, в которой живут. В этом их сила. Удивительная устой­чивость. Их любознательность, их мысль ничем не стеснены. Мысль и чувство живут в движении к истине. Трудно, прав­да, бывает мальчишке, если живет он в деревне, где все заня­ты своим делом и некому отвечать на все бесконечные дет­ские «отчего» и «почему». Вот, например, Афоня в рассказе «Цветок на земле» не дает старому дедушке спать. , понять, как она начинается, поче­му не кончается. Ему необходимо найти ответ на самые раз­ные вопросы, и все они - о смысле жизни. Общей челове­ческой жизни, а отнюдь не только детской.

«Проснись, дедушка, скажи мне про все», - просит Афоня. Дед проснулся с трудом, пошел с внуком в поле. Остановился около цветка, чтобы обратить на него внимание внука. «Это я сам знаю, - протяжно сказал Афоня. - А мне нужно, что самое главное бывает, ты скажи мне про все! А это цветок растет, он не все!

Дедушка Тит задумался и осерчал на внука.

Тут самое главное тебе и есть!.. Ты видишь - песок мертвый лежит, он каменная крошка и более нет ничего, а камень не живет и не дышит, он мертвый прах. Понял теперь?

Нет, дедушка Тит, - сказал Афоня, - тут понятного нету.

А цветок, ты видишь, жалконький такой, а он живой, и тело себе он сделал из мертвого праха. Стало быть, он мертвую сыпучую землю обращает в живое тело, и пахнет от него самого чистым духом. Вот тебе и есть самое главное дело на белом свете, вот тебе и есть откуда все берется. Цветок этот - самый святой труженик, он из смер­ти работает жизнь...

А трава и рожь тоже главное делают? - спросил Афоня.

Одинаково, - сказал дедушка Тит».

Цитирую А.Платонова, чтобы доставить удовольствие по­чувствовать интонацию диалога героев, мудрого старика и не менее мудрого дошкольника; чтобы услышать голос каждого из них и таким образом почувствовать: писатель с детьми ведет по сути философскую беседу о самом главном - о жиз­ни, о ее истоках. Писатель убеждает маленького читателя, что «делать жизнь», способствовать жизни и есть главное назначение всего живого и, конечно, каждого человека. Так формируется с детства склонность к осмыслению жизни в разных формах проявления, к пониманию целостности и вза­имозависимости всего живого. Благодаря такому постижению смысла всего сущего рождается сознание ответственности за жизнь на земле, потому что каждый из нас - ее частица, ее дочь или сын и ее сберегатель.

Чтение рассказов А. Платонова с установкой на решение современных задач воспитания очень плодотворно. В наше время крайне важно побуждать детей к целостному представ­лению о жизни, к пониманию и биологических, и историчес­ких, и социальных взаимозависимостей. Особенно ценно по­мочь современным детям почувствовать свою близость к дере­венским мальчишкам из рассказов А. Платонова и потому, что платоновское ощущение причастности человека к природе, его зависимость от земли в наше время почти утеряны и теми, кто еще умеет любоваться красивым закатом, но уже давно не бе­гал по земле босиком, не имеет опыта способствовать жизни растений, животных, зверей своими руками.

Те, кто знал А. Платонова лично, вспоминая о нем, гово­рят, что был он внешне чем-то похож на мастерового. На рабочего человека. Таков он и на фотографиях. А глаза? Пол­ные грусти и тепла. Озабоченности и доверчивости. Мягкое, доброе лицо. И какая-то особая сила притяжения во взгляде. «Видит насквозь», - говорят в народе о таких глазах. Писа­тель и человечен предельно поэтому: видел все насквозь и предвидел, увы, многое, несказанно тяжкое, губительное. Открывая писателя детям, хорошо бы, однако, обратить вни­мание на особую силу обаяния его личности. В ранее упоми­навшейся статье В.Полторацкого читаем:

«Был он мягок и прост в обращении, умел найти свое слово для каждого - будь то солдат, генерал, старуха крестьянка или ребенок. Говорил глуховатым, низким голосом, спокойно и ровно. Но порою бывал и резок, колюч, всегда абсолютно нетерпим к фальши и хвастов­

ству. Цепкий, острый взгляд его насквозь видел собеседника. Особенно душевно умел Платонов разговаривать с солдатами-тружениками вой­ны. Мне помнится его разговор с саперами, наводившими переправу на Горынь-реке. Меня поразило тогда глубокое профессиональное зна­ние писателем того дела, которым были заняты эти солдаты. Да, веро­ятно, не только меня, а и солдат, увидевших в военном корреспонденте своего, рабочего человека.

Когда случалось останавливаться на ночлег в крестьянской хате, Платонов проникался заботами хозяев: запросто нарубит дровец, под­берет во дворе не у места брошенную лопату, достанет воды из колод­ца... Те из читателей, которые захотят по произведениям Платонова представить себе хронику войны , не смогут этого сделать. Платонова привлекало не описание военных действий, а философская сущность их, корневые глубины тех действий, которые определяли действия и поступки людей на войне»".

Именно корневые источники человечности. Родство че­ловека и природы. Взаимопонимание и близость людей и всего живого на земле. Таковы доминантные установки творчества А. Платонова.

В рассказе «Сержант Шадрин» (история русского молодо­го человека нашего времени) читаем: «Шадрин знал, в чем есть сила подвига. Красноармеец понимает значение своего дела, и дело это питает его сердце терпением и радостью, превозмогающими страх. Долг и честь, когда они действуют, как живые чувства, подобны ветру, а человек подобен ле­пестку, увлекаемому этим ветром, потому что долг и честь есть любовь к своему народу, и она сильнее жалости к само­му себе». Удивительно и прекрасно это уподобление челове­ка и лепестка, увлекаемого ветром. Отождествление личного долга, чести с любовью к народу, которая всегда «сильнее жалости к самому себе». Писатель видит и утверждает как высший нравственный идеал способность созидающей душу самоотверженности: человек, способный дарить свои чувст­ва, свои силы людям, созиданию жизни, прекрасен. Дарение творит силу души и радость бытия - радость созидания. Сер­жант Шадрин - участник многих смертельных сражений. Не раз был ранен, лечился в госпиталях. Прошагав в боях тыся­чи верст по родной земле, он понимал: война для него свя­щенна, потому что ее цель - «чтобы снова выходить Родину и переменить ее судьбу - от смерти к жизни».

Идеал творчества талантливого писателя именно в этом: постоянно работать, чтобы менять судьбу Отечества от смер-

"Платонов Андрей. Смерти нет. - М.: Сов. писатель, 1970. - С.5.

ти к жизни. Важно, чтобы готовность к этой созидательной работе формировалась именно в детстве. По Платонову, «свя­щенно существо солдата, как священна мать». Такое благо­говейное отношение к матери, к Родине, к труду во имя жиз­ни - главный пафос и рассказов для детей.

Еще и еще раз думаем

1. В рассказе «Цветок на земле» дед объясняет внуку, что цветок, растущий на песке, «работает жизнь». Как вы пони­маете эту мысль старика? Как можно объяснить детям ее смысл, опираясь на произведения А.Платонова?

2. Можно ли, по вашему мнению, сказать, что героиня рассказа «Песчаная учительница» Мария Никифоровна со­стоялась как личность?

3. В главе приведено утверждение А.Платонова: «Песня дороже вещей, она человека к человеку приближает». Как вы объясните детям смысл этого изречения, используя расска­зы, сказки А.Платонова, М.Пришвина и других близких вам писателей?

Андрей Платонов: Воспоминания современников: Мате­риалы к биографии. - М.: Современный писатель, 1994.

Малыгина Н.М. Художественный мир Андрея Платоно­ва: Учебное пособие. - М., 1995.

Лосев В.В. Андрей Платонов. «Сокровенный человек». «Котлован»//Русская литература. XX век: Справочные мате­риалы: Книга для учащихся старших классов. - М.: Просве­щение, АО «Учебная литература», 1995. - С.273-286.

Полозова Т.Д. Непреходящая ценность детства//Поло-зова Т.Д., Полозова Т.А. Всем лучшим во мне я обязан кни­гам. - М.: Просвещение, 1990. - С.62-71.

Слово о любимом писателе.

Познакомившись недавно с «прекрасным и яростным миром» платоновской прозы, я понял, что его творчество соответствует уровню надежд и тревог, взлетов и падений двадцатого века.

В его произведениях поставлены самые сложные проблемы нашей жизни. Главное для него - сохранить и сберечь на Земле жизнь. Писатель вступает в открытое сражение со всеми, кто хотел бы «низвести человека до уровня «животного», размолоть человечество в империалистической войне, деморализовать и развратить его, ликвидировать все результаты исторической культуры ».

При его жизни критика объявила вредное влияние его произведений на читателя. По мнению сегодняшних литературоведов, Андрей Платонов - выдающий писатель.

Платонов писал свои произведения спокойно, «тихо», не стремясь вокруг себя никого перекричать. И как подлинный волшебник слова, перебиравший «четки мудрости златой» / Пушкин/, вслушивался он не в звучание фраз, а в сложную мелодию, в тревожные вариации мысли.

Ежедневно, даже ежечасный труд осмысления мира настолько поглощал Платонова, что он стыдился ярких, цветистых, но бездуховных слов, не наполненных смыслом.

Его перо не отдыхает на бесхитростных описаниях родных воронежских степей, хотя он не меньше Кольцова и Никитина любит родину, край свой молодости. Но об этой любви он говорит предельно сдержанно, заботливо. Сиротство и нищета детских лет не убили в нем главное - душу ребенка.

Платонов напоминает каждому из нас, что Человек - твоё первое и, вероятно, всего главное имя.

Голос Платонова, слегка приглушенный, утомительно-печальный, уже в ранних рассказах покоряет бесконечной стыдливостью, сдержанностью, какой-то грустной кроткостью :« Он был когда-то нежным, печальным ребенком, любящим мать и родные плетни, и поле, и небо над всеми ими… Ночью душа вырастала в мальчике, и томились в нём глубокие сонные силы, которые когда-то взорвутся и вновь сотворят мир. В нем цвела душа, как во всяком ребенке, в него входили тёмные, неудержимые страстные силы мира и превращались в человека. Это чудо, на которое любуется каждая мать каждый день в своем ребенке. Мать спасет мир, потому что делает его «человеком» /Повесть «Ямская слобода »/.

Как непривычно для двадцатых годов, среди резких, отрывистых фраз, «лающих» интонаций и грубых жестов это слово Платонова!

Наверное, после А.П. Чехова не было в русской прозе художника, наделённого стыдливостью перед ложно-пафосным, громким словом.

А. Платонов - всегда мудрый собеседник, обращающий к отдельному человеку. Он весь не в отдалении, а у «человеческого сердца».

Мне хочется к портрету А. Платонов , образу его души взять эпиграфом слова Ф.И. Тютчева:

Ущерб, изнеможенье и во всём

Та кроткая улыбка увяданья,

Что в существе разумном мы зовем

Божественной стыдливостью страданья.

Это человек, не знавший экстаза театральности, яркого света слова. Он убежден в том, что чужого страдания и боли не бывает и потому всегда помнит о судьбах множества честных Макаров.

В тысяча девятьсот двадцать девятом году А. Платонов написал рассказ «Усомнившийся Макар», который подвергся в начале тридцатых годов необъективной предвзятой критике. После гневного отзыва Сталина по поводу этого рассказа Платонов исчез из поля зрения читателей, уйдя на дно безвестности, нищеты и недугов, разделив судьбу тех людей, о которых писал в «Чевенгуре ».

Во время первой оттепели стали возможны публикации некоторых рассказов Андрея Платонова, но не «Котлована», «Чевенгура», «венильного моря ». Эти произведения, изданные на Западе, возвращались на родину незаконно и в машинописи гуляли по стране. И лишь в последние годы, когда мысль о том, что общечеловеческие ценности выше классовых интересов, перестала быть крамольной, началось реальное возвращение Платонова читателю.

Чем же было вызвано такое отношение к писателю? В рассказе «Усомнившийся Макар» автор показал человека из самых низших слоёв общества. Мужик Макар идет в город искать правду. Город поражает его бессмысленной роскошью, пролетариат же он находит только в ночлежке.

«И видит он во сне страшного мёртвого идола - «научного человека», который стоит на огромной высоте и видит всё… но не видит Макара, а Макар идола разбивает».

Идея этого рассказа в том, что государственность народу враждебна. Макар - это мечтатель, притворяющийся чудаком, умный и проницательный. Он страстно мечтает о Руси машинной, индустриальной. Макар, приехав в столицу, обходя канцелярии и стройки, беседуя в ночлежном доме с пролетариатом, первым из платоновских героев сомневается в гуманистических ценностях революции, так как кругом царила демагогия, в «конторах заседали» «писчие стервы», мастера славословия и приписок. И Макар Ганушкин, умный и проницательный человек, почувствовал, что в таких условиях в людях развивается безынициативность, пассивность, «бессмысленный страх перед казенной бумагой, резолюцией ».

И засомневался наш герой в правоте революционного дела. Его раздумья и «сомнения» были приняты за двусмысленность и анархизм. В них, мне кажется, Андрей Платонов выразил свои мысли, опережая время, решал вопросы борьбы с коррупцией, формализмом, бюрократизмом, единомыслием и безгласностью.

Естественно, что в то напряженное время, когда шла ликвидация кулачества как класса, Сталин расценил произведение А. Платонова с политической точки зрения как «идеологически двусмысленный и вредный рассказ», поэтому решив по-своему расправиться с писателем.

Прочитав рассказ, я ещё раз убедился в том, что Платонов так же, как и его Макар, не сомневается в планах индустриализации. Это исторически необходимо. За десять лет пройти путь, который другие страны проходили столетия - это поистине замечательно! Иначе нельзя.

Писатель предупреждает лишь об опасности формализма, бедах бюрократического застоя, бездушия, заседательства. Эту опередившую всех позицию писателя никто понять не хотел.

Невольно вспоминаю тся повесть В. Распутина «Пожар» и роман В. Астафьева «Печальный детектив», в которых так же, как и в произведениях Платонова, звучит тревога писателей о нравственном здоровье народа, об исчезающем милосердии, сочувствии, дружбе между людьми.

Я могу с уверенностью сказать, что платоновский Макар выступает как наш современник в борьбе со стихией коррупции, чинопочитания, парадных славословий.

Произведения Андрея Платонова помогают развивать в каждом из нас благородство, мужество и деятельный гуманизм в современной борьбе за мир.