Иллюстрации к повести о настоящем человеке полевого.

«Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого – может быть самое известное произведение о событиях Великой отечественной войны, тем удивительнее, что в последние годы оно все чаще выходило в массовых дешевых тиражах «для школьников», и не было ни одного издания высокого качества. Сейчас повесть Полевого переиздана в серии «Классика Речи» с иллюстрациями Николая Жукова, первого художника книги и большого друга её автора. Напомним, что сюжет «Повести о настоящем человеке» основан на реальных событиях: прототипом главного героя, летчика Мересьева, стал Герой Советского союза, лётчик-ас Алексей Маресьев.

Рисунки Жукова представляют реалистичную традицию графических иллюстраций в советской книге. Мы уже любовались на изображения счастливых и гипертрофированно эмоциональных детей кисти этого художника в сборнике «Давайте познакомимся», здесь в подобной же манере карандашом и маслом нарисованы взрослые персонажи книги. В книге есть не только сюжетные иллюстрации, там много портретов, так что перед читателем предстает целая галерея героев военных лет, со свойственными им мимикой, одеждой, предметами быта.

Идея книги у редакторов «Речи» возникла ещё раньше, чем появился сборник «Давайте познакомимся», а непосредственно работа над ней заняла почти год, поскольку оригиналы иллюстраций к «Повести о настоящем человеке» пришлось искать чуть ли не по всей России. В итоге материалы собирались частями в четырех разных музеях: Третьяковской галерее Москвы, Белгородском государственном художественном музее, Тверском государственном объединенном музее и Ульяновском областном художественном музее. Основной для макета нового издания послужила книга 1955 г., в которую вошли черно-белые и цветные иллюстрации, размещенные на вклейках или наклеенные на листы издания. В новой книге отказались от вклеек, напечатав все иллюстрации на хорошем офсете. Разные по формату изображения не всегда вписывались по тексту книги, из-за этого издатели 1955 г. опубликовали их горизонтально на отдельных листах, сегодня от этой практики отказались, разместив картинки вертикально на отдельных разворотах. Для переплёта нового издания выбрали цветной рисунок с портретом главного героя в форме летчика, а на фронтисписе читатели увидят автора книги Бориса Полевого, нарисованного Николаем Жуковым во время Нюрнбергского процесса, где художник и писатель принимали участие в работе советской делегации.

Автор повести и художник сами были участниками войны, в частности, Николай Жуков работал фронтовым художником 29-й армии Калининского фронта, а с 1942 г. был направлен в Политуправление Калининского фронта для составления сборника очерков и рассказов о героях войны вместе с журналистами (среди которых был и Борис Полевой) и поэтами. Впоследствии Борис Полевой и Николай Жуков дружили, художник был крестным отцом сына Полевого.

Звезды еще сверкали остро и холодно, но небо на востоке уже стало светлеть. Деревья понемногу выступали из тьмы. Вдруг по вершинам их прошелся сильный свежий ветер. Лес сразу ожил, зашумел полнозвучно и звонко. Свистящим шепотом перекликнулись между собой столетние сосны, и сухой иней с мягким шелестом полился с потревоженных ветвей.

Ветер стих внезапно, как и налетел. Деревья снова застыли в холодном оцепенении. Сразу стали слышны все предутренние лесные звуки: жадная грызня волков на соседней поляне, осторожное тявканье лисиц и первые, еще неуверенные удары проснувшегося дятла, раздававшиеся в тишине леса так музыкально, будто долбил он не древесный ствол, а полое тело скрипки.

Снова порывисто шумнул ветер в тяжелой хвое сосновых вершин. Последние звезды тихо погасли в посветлевшем небе. Само небо уплотнилось и сузилось. Лес, окончательно стряхнувший с себя остатки ночного мрака, вставал во всем своем зеленом величии. По тому, как, побагровев, засветились курчавые головы сосен и острые шпили елей, угадывалось, что поднялось солнце и что занявшийся день обещает быть ясным, морозным, ядреным.

Стало совсем светло. Волки ушли в лесные чащобы переваривать ночную добычу, убралась с поляны лисица, оставив на снегу кружевной, хитро запутанный след. Старый лес зашумел ровно, неумолчно. Только птичья возня, стук дятла, веселое цвиканье стрелявших меж ветвей желтеньких синиц да жадный сухой кряк соек разнообразили этот тягучий, тревожный и грустный, мягкими волнами перекатывающийся шум.

Сорока, чистившая на ветке ольховника черный острый клюв, вдруг повернула голову набок, прислушалась, присела, готовая сорваться и улететь. Тревожно хрустели сучья. Кто-то большой, сильный шел сквозь лес, не разбирая дороги. Затрещали кусты, заметались вершины маленьких сосенок, заскрипел, оседая, наст. Сорока вскрикнула и, распустив хвост, похожий на оперение стрелы, по прямой полетела прочь.

Из припудренной утренним инеем хвои высунулась длинная бурая морда, увенчанная тяжелыми ветвистыми рогами. Испуганные глаза осмотрели огромную поляну. Розовые замшевые ноздри, извергавшие горячий парок встревоженного дыхания, судорожно задвигались.

Старый лось застыл в сосняке, как изваяние. Лишь клочковатая шкура нервно передергивалась на спине. Настороженные уши ловили каждый звук, и слух его был так остер, что слышал зверь, как короед точит древесину сосны. Но даже и эти чуткие уши не слышали в лесу ничего, кроме птичьей трескотни, стука дятла и ровного звона сосновых вершин.

Слух успокаивал, но обоняние предупреждало об опасности. К свежему аромату талого снега примешивались острые, тяжелые и опасные запахи, чуждые этому дремучему лесу. Черные печальные глаза зверя увидели на ослепительной чешуе наста темные фигуры. Не шевелясь, он весь напружился, готовый сделать прыжок в чащу. Но люди не двигались. Они лежали в снегу густо, местами друг на друге. Их было очень много, но ни один из них не двигался и не нарушал девственной тишины. Возле возвышались вросшие в сугробы какие-то чудовища. Они-то и источали острые и тревожащие запахи.

Испуганно кося глазом, стоял на опушке лось, не понимая, что же случилось со всем этим стадом тихих, неподвижных и совсем не опасных с виду людей.

Внимание его привлек звук, послышавшийся сверху. Зверь вздрогнул, кожа на спине его передернулась, задние ноги еще больше поджались.

Однако звук был тоже не страшный: будто несколько майских жуков, басовито гудя, кружили в листве зацветающей березы. И к гуденью их примешивался порой частый, короткий треск, похожий на вечерний скрип дергача на болоте.

А вот и сами эти жуки. Сверкая крыльями, танцуют они в голубом морозном воздухе. Снова и снова скрипнул в вышине дергач. Один из жуков, не складывая крыльев, метнулся вниз. Остальные опять затанцевали в небесной лазури. Зверь распустил напряженные мускулы, вышел на поляну, лизнул наст, кося глазом на небо. И вдруг еще один жук отвалил от танцевавшего в воздухе роя и, оставляя за собой большой, пышный хвост, понесся прямо к поляне. Он рос так быстро, что лось едва успел сделать прыжок в кусты – что-то громадное, более страшное, чем внезапный порыв осенней бури, ударило по вершинам сосен и брякнулось о землю так, что весь лес загудел, застонал. Эхо понеслось над деревьями, опережая лося, рванувшегося во весь дух в чащу.

Увязло в гуще зеленой хвои эхо. Сверкая и искрясь, осыпался иней с древесных вершин, сбитых падением самолета. Тишина, тягучая и властная, овладела лесом. И в ней отчетливо послышалось, как простонал человек и как тяжело захрустел наст под ногами медведя, которого необычный гул и треск выгнали из леса на полянку.

Медведь был велик, стар и космат. Неопрятная шерсть бурыми клочьями торчала на его впалых боках, сосульками свисала с тощего, поджарого зада. В этих краях с осени бушевала война. Она проникла даже сюда, в заповедную глушь, куда раньше, и то не часто, заходили только лесники да охотники. Грохот близкого боя еще осенью поднял медведя из берлоги, нарушив его зимнюю спячку, и вот теперь, голодный и злой, бродил он по лесу, не зная покоя.

Медведь остановился на опушке, там, где только что стоял лось. Понюхал его свежие, вкусно пахнущие следы, тяжело и жадно задышал, двигая впалыми боками, прислушался. Лось ушел, зато рядом раздавался звук, производимый каким-то живым и, вероятно, слабым существом. Шерсть поднялась на загривке зверя. Он вытянул морду. И снова этот жалобный звук чуть слышно донесся с опушки.

Медленно, осторожно ступая мягкими лапами, под которыми с хрустом проваливался сухой и крепкий наст, зверь направился к неподвижной, вбитой в снег человеческой фигуре…

Летчик Алексей Мересьев попал в двойные «клещи». Это было самое скверное, что могло случиться в воздушном бою. Его, расстрелявшего все боеприпасы, фактически безоружного, обступили четыре немецких самолета и, не давая ему ни вывернуться, ни уклониться с курса, повели на свой аэродром…

А получилось все это так. Звено истребителей под командой лейтенанта Мересьева вылетело сопровождать «илы», отправлявшиеся на штурмовку вражеского аэродрома. Смелая вылазка прошла удачно. Штурмовики, эти «летающие танки», как звали их в пехоте, скользя чуть ли не по верхушкам сосен, подкрались прямо к летному полю, на котором рядами стояли большие транспортные «юнкерсы». Неожиданно вынырнув из-за зубцов сизой лесной гряды, они понеслись над тяжелыми тушами «ломовиков», поливая их из пушек и пулеметов свинцом и сталью, забрасывая хвостатыми снарядами. Мересьев, охранявший со своей четверкой воздух над местом атаки, хорошо видел сверху, как заметались по аэродрому темные фигурки людей, как стали грузно расползаться по накатанному снегу транспортники, как штурмовики делали новые и новые заходы и как пришедшие в себя экипажи «юнкерсов» начали под огнем выруливать на старт и поднимать машины в воздух.

Вот тут-то Алексей и совершил промах. Вместо того чтобы строго стеречь воздух над районом штурмовки, он, как говорят летчики, соблазнился легкой дичью. Бросив машину в пике, он камнем ринулся на только что оторвавшийся от земли тяжелый и медлительный «ломовик», с удовольствием огрел несколькими длинными очередями его четырехугольное пестрое, сделанное из гофрированного дюраля тело. Уверенный в себе, он даже не смотрел, как враг ткнется в землю. На другой стороне аэродрома сорвался в воздух еще один «юнкерс». Алексей погнался за ним. Атаковал – и неудачно. Его огневые трассы скользнули поверх медленно набиравшей высоту машины. Он круто развернулся, атаковал еще раз, снова промазал, опять настиг свою жертву и свалил ее где-то уже в стороне над лесом, яростно всадив в широкое сигарообразное туловище несколько длинных очередей из всего бортового оружия. Уложив «юнкерс» и дав два победных круга у места, где над зеленым всклокоченным морем бесконечного леса поднялся черный столб, Алексей повернул было самолет обратно к немецкому аэродрому.

1 из 4

Меня приятно удивило, что издательство «Речь» выпустило известную книгу Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке». Ведь это произведение было одним из любимых для подростков и юношей советских времён. А сейчас оно незаслуженно забыто. И совершенно зря. Ведь эта повесть о мужестве, силе характера, о том, что даже самое страшное несчастье (что может быть хуже, чем остаться без ног) можно преодолеть. Для этого только нужно не падать духом и бороться.

Борис Полевой всю войну проработал военным корреспондентом главной в то время газеты «Правда». Он писал о подвигах советских солдат и офицеров, часто бывал на фронте. Много удивительных историй он узнал во время войны, некоторые увидел собственными глазами. Но одна история поразила его больше всего. Это была история о лётчике Алексее Петровиче Маресьеве. Самолёт Маресьева был сбит немцами в тылу врага, в десятках километров от линии фронта. Восемнадцать дней раненный в ноги Маресьев полз через лес к своим. Когда его нашли местные крестьяне и сообщили в армию, Маресьева увезли лечиться в Москву. Но врачи не смогли спасти ноги лётчика, началась гангрена. Маресьеву отрезали обе ноги. Но даже на деревянных протезах лётчик научился управлять самолётом, вернулся в действующую армию и сбил во время боёв около десятка немецких самолётов. За это Алексей Маресьев был награждён званием Герой Советского Союза. Прожил мужественный лётчик долгую и счастливую жизнь, несмотря на то, что остался без ног. Умер он только в начале 2000-х годов, когда ему было уже под 90. Маресьев надолго пережил описавшего его жизнь Бориса Полевого.

Журналиста Полевого так потрясла эта история, что он решил написать не просто газетную статью о Герое, но целую большую книгу. Так и появилась в 1946 году «Повесть о настоящем человеке». Писатель поменял в книге только одну букву в настоящей фамилии Героя, из Маресьева он стал Мересьевым. Полевой это сделал, потому что писал не документальную книгу, а художественное произведение, в котором есть и доля вымысла. Но все основные события биографии своего героя он бережно сохранил. Это очень светлое произведение, несмотря на трагические события, которые происходят в нём. Оно полно веры в мужество и силу человека, а также, настоящего патриотизма, любви к Родине. Это чистая любовь к своей Земле, своему далёкому родному городку, своей матери, своей любимой девушке. В книге нет никакого идеологического пафоса. Она простая и трогательная. В «Повести о настоящем человеке» Борис Полевой ориентировался на «Северные рассказы» Джека Лондона и на роман Николая Островского «Как закалялась сталь», это хорошо чувствуется. Автор сам признаётся в этом в тексте повести. Однако в ней нет вторичности и подражательности. Это вполне самостоятельное произведение, с красивыми описаниями и душевными персонажами. Второстепенные персонажи в повести изображены ярко и интересно. Читатели сразу же станут сочувствовать не только Алексею Мересьеву, но и женщинам в лесной голодной деревне, которые заботятся о раненом лётчике, и врачам в военном госпитале, и раненым бойцам, которые лежат в одной палате с Мересьевым, и многим другим. Все эти люди помогли лётчику выжить, дали ему надежду, поддержали в тяжелый момент, вдохновили на подвиг. В книге нет плохих людей (может быть кроме врагов немцев, но о них писатель говорит немного). Даже ехидный и сварливый лейтенант Кукушкин, который со всеми спорит и всегда недоволен, оказывается хорошим человеком.

В целом, перед нами очень светлая книга о героическом подвиге человека. Причем его героизм - это не какой-то отдельный поступок, а вся жизнь, полная борьбы, надежды и мужества. Название «Повесть о настоящем человеке» очень хорошо подходит к произведению. Сразу же выделяет его главный смысл. Борис Полевой призывает всех читателей быть «настоящими людьми» и бороться до конца, даже когда кажется, что всё в жизни кончено и дальше нет никакой надежды.

Серия издательства «Речь» «Классика Речи» всегда уникальна своими иллюстрациями. И это издание не исключение. В книге замечательные рисунки известного советского художника Николая Жукова. Николай Жуков участник Великой Отечественной войны, тема войны одна из главных в его творчестве. Жуков рисовал карандашом на фронте своих товарищей, кровавые сражения, мужество солдат. Он был направлен после окончания войны на Нюрнбергский процесс, суд над главными немецкими военными преступниками, чтобы нарисовать их во время суда. Там, в Нюрнберге, Жуков познакомился и подружился с Борисом Полевым, который приехал на процесс в качестве журналиста. Полевой уже писал свою книгу, и когда он увидел рисунки Николая Жукова, он решил, что только этот человек сможет сделать иллюстрации к его произведению. Ведь на рисунках Жукова была настоящая правда солдатской окопной жизни. Художник согласился сделать иллюстрации к повести Бориса Полевого. Три года он трудился над ними и сделал по-настоящему правдивые и глубоко психологичные рисунки. Издательство «Речь» бережно собрало все рисунки Николая Жукова к «Повести о настоящем человеке» и напечатало их в новом издании книги.

Издание «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого вышло в традиционном для «Классики Речи» виде: твердая, обтянутая тканью, обложка зелёного цвета с портретом Алексея Мересьева; плотная качественная офсетная бумага; среднего размера шрифт; закладка-ляссе. В книге множество качественно напечатанных цветных и черно-белых иллюстраций Николая Жукова. Рисунки выполнены в реалистическом стиле, портреты персонажей глубоко психологичны.

Книга рекомендована для детей среднего и старшего школьного возраста (маркировка на обложке 12+), а также всем, кто любит качественную, но уже подзабытую, классику советской литературы в замечательном издании с редкими иллюстрациями.

Дмитрий Мацюк

Борис Полевой: Повесть о настоящем человеке. Художник: Николай Жуков. Издательство: Речь, 2018 г.

Я не ожидала, что текст превысит допустимое количество знаков и его придется делить на части . Начало

***
Работая вначале над эскизами к повести, я изображал разные моменты жизни Мересьева. Например, блуждание его в лесу с палкой, первые шаги по коридору госпиталя, танцы с Зиночкой и пр., и только после долгих поисков я понял, что моменты, где Мересьев превозмогает физическую боль, не должны сопровождаться рисунком. Обо всем этом читателям: великолепно рассказывает текст, а рисунок на такую тему был бы бестактным и противоречил бы общему возвышенному духу книги.
Я стремился представить героя так, чтобы не вызвать у читателя неверного чувства, чувства жалости, могущего только унизить достоинство человека.
Мне часто задавали вопрос, почему я не изобразил Мересьева делающим: первые шаги или шагающим по лесу с палкой.

В самом деле, представим себе, что я остановился бы (посчитав это справедливо большим: событием) на) на моменте, когда протезист Зуев приносит Мересьеву отлично сделанные протезы, и изобразил бы, как Мересьев делает первый шаг. Любой читатель поймет, какую неловкость будет испытывать человек, делающий первый мучительный шаг на протезах и чувствующий, что за ним наблюдают л жалеют его.
Художник-иллюстратор должен быть другом героя книги, по-человечески понимать его чувства и переживания и передавать их та1шм образом, чтобы читатель вслед за художником полюбил этот образ.
Во время войны я лежал в госпитале и там сделал ряд зарисовок, одна из которых послужила основой для иллюстрации «Гангрена».
В госпитале никто из раненых не демонстрировал своих мучений. Напротив, испытывая огромнейшую физическую боль, боль¬ные стеснялись показывать свои страдания. Они приглушали стоны, натягивая на голову подушку, укрывая лицо, пряча голову в колени. Делая рисунки в госпитале, я заметил, что человеческое страдание психологически выразительней тогда, когда художник изображает его движением тела, а не показом лица, искаженного болью, - такой прием явился бы, мне кажется, натуралистическим.
Приведу пример. Когда на наших экранах демонстрировался фильм «Повесть о настоящем человеке», было много кинореклам, где изображался в состоянии крайнего изнеможения ползущий Мересьев, обросший, голодный, страшный, и над этим стояла надпись «Повесть о настоящем человеке». Выхваченное из всего действия картины изображение изможденного человека рядом с такой надписью грубо искажало смысл произведения. Читая «Повесть о настоящем человеке», каждый советский человек испытывает душевное волнение и гордость за моральную высоту чувств героев книги, и это результат эстетических качеств литературного произведения Б. Полевого. Художнику в своей работе следовало бы всемерно подчеркнуть именно эту сторону повести.
Надо прямо сказать, что рисунки, где я пытался изобразить Мересьева блуждающим с палкой или делающим первый шаг на протезах, противоречили эстетической сущности книги. Вот почему в своих иллюстрациях я отказался от подобных рисунков и посчитал возможным только однажды нарисовать Мересьева после аварии, в момент, когда он с выражением веры и надежды прислушивается:к звукам летящих самолетов. Выражение лица Мересьева, по моему замыслу, должно было быть в этом рисунке одухотворенным, озаренным светом надежды; в этом случае измученность не делала его лица жалким.
***
Не знаю, как, сложилась бы судьба Мересьева, если бы рядом не оказалось такого человека, каким был комиссар Воробьев. Комиссар поборол состояние безнадежности, в котором пребывал Мересьев в первые дни после операции, он помог ему укрепить веру и силу в борьбе за жизнь.
Во второй главе книги, где происходят основные действия и события, я счел нужным дать большее:количество рисунков. Это хотя и нарушало равномерность распределения рисунков и противоречило принятым нормам книжного оформления, но я считал необходимым выразить то, что вполне раскрывало духовное величие советских людей, замечательно показанное в книге В. Полевого.
Можно уметь рисовать, можно уметь тонко выражать внутреннее состояние героя, но если художник ранее не решит, что, где и как, в каких взаимодействиях живут и действуют его герои, то работа может быть примерно такой, как в театре игра хороших актеров при плохой режиссерской постановке. После рисунка второй главы - «Гангрена» - надо было показать развитие действия, показать ступени, по каким шло выздоровление Мересьева; переход от состояния угнетенности после операции к по¬степенному возврату чувства жизни. Этот процесс шел при моральной поддержке замечательного коллектива, при активном шефстве мудрого комиссара.
Этапы этого процесса я и хотел показать в своих иллюстрациях.
Первый рисунок изображает Мересьева после операции, уткнувшимся в подушку, в состоянии полного упадка сил. Первопланная фигура на этом рисунке - комиссар. Он был, как пишет Полевой, центром палаты и в этом рисунке изображен читающим вслух. Кажется, что он поглощен только чтением, но мы пони¬маем, что главная забота комиссара - Мересьев и что читает он специально ему, решив активно вмешаться в его жизнь, и мы верим в твердость занятых комиссаром позиций.
Далее, на рисунке «Ты ж советский человек?», комиссар пря¬мо обращается к Мересьеву, переходит на «ближний бой», показывая журнал, где описано мужество русского летчика.
В этом рисунке я много работал над тем, чтобы найти верное движение Мересьева, но мне все казалось неубедительным. Остановился на движении вытянутых назад рук, крепко сжимающих спинку кровати. Попробую объяснить, почему мне это показалось более всего убедительным. Пример, приведенный комиссаром, зажег в душе Мересьева искру надежды, заставил радостно за¬биться сердце. Он почувствовал прилив энергии, мечта вновь вернуться в строй окрылила его. Нужно было лежащему человеку придать широкое вольное движение, означающее подъем всех сил, и вместе с тем зрительно, как мне кажется, оно должно бы¬ло соответствовать натуре летчика, расправляющего свои руки, как птица крылья. Последний рисунок на эту тему изображал уже сидящего Мересьева, готовящегося к гимнастике, засучивающего рукава, готового к драке за жизнь, а сзади, как бы уходящий из действия, был изображен довольный, сделавший свое благородное дело комиссар.
Венцом победы комиссара я считаю то место книги, когда Мересьев выписывается из госпиталя и ступает на мостовую Москвы. Этот эпизод изображен у меня в рисунке к третьей главе книги, где Мересьев выходит из госпиталя, испытывая огромное чувство радости. К сожалению, мне не удалось найти верное решение, и потому рисунок выглядит будничным, без того волнения, которое должен был пережить в те минуты Мересьев. Позднее, работая над переизданием книги, я избрал совершенно другое решение этой темы. Я показываю, как больные и медсестры столпились на балконе и радостно машут Мересьеву, провожая своего друга в новый жизненный путь. Отношение коллектива к судьбе героя, мне кажется, дало принципиально верное звучание изображенной сцене и идейно связало ее с другими рисунками, где показана заинтересованность коллектива в судьбе Мересьева. В книге у автора сказано: «Раненые в синих, желтых, коричневых пижамах махали ему из окон руками, палками, костылями, что-то кричали, что-то советовали, напутствуя его». Когда я пробовал изобразить эту сцену в окне, то оно оказалось непомерно мало для такой массовой сцены. Кстати, у По-левого сказано, что выписывался Мересьев из госпиталя в разгаре лета, поэтому я счел лучшим для книги изобразить эту сцену на балконе, попросив автора в повторном издании книги добавить в этом месте одно слово.
***
Много было пробных этюдов к теме «В атаку». В этом рисунке надо было выразить решительность, :мужество, красоту подвига. Все это, конечно, сочетаемые вещи, но в практической работе было много ошибок. Когда, например, я старался передать скорость движения и рисовал большой наклон:кабины самолета, то создавалось впечатление крушения и очень плохо смотрелось лицо. Когда я делал меньший наклон кабины самолета и рисовал чет¬ко, стремясь конкретно дать выражение лица, то это мешало вы-разить динамику полета. Помещенный в книге рисунок так и не имеет цельности в решении этих моментов.
В рисунке, где Мересьев рассказывает Полевому свою боевую историю, мне так же долго не удавалось найти жест, убедительный для характеристики Мересьева. Как известно, дело происходило ночью в землянке. Мересьев лежит в постели (это, надо сказать, тоже не облегчало задачу), и найти жест соответственно характеру места, времени, состояния было очень трудно.
Всякий жест, найденный мной, передавал характер разговора, спора, в ином случае - рассказа об эпизоде боя, но не передавал повествования о мужественной борьбе летчика за свою жизнь и судьбу.
Руки, сжатые в кулаки, как бы державшие штурвал, дали жест, как мне кажется, наиболее выразительный. Эта выразительность усилилась и движениями записывающего Полевого. Накинутая на его плечи шинель, подложенная под тетрадку полевая сумка, сильно согнутое от неудобного сидения тело помогли правдивее выразить сцену этой замечательной встречи, давшей писателю материал для его повести.
***
Особенность книги Полевого в том, что изображенные в ней люди, по существу, являются героями, в дни трудных испытаний думающие друг о друге, помогающие друг другу, кровно заинтересованные в защите своей Родины.
Это повесть о высоком духовном и нравственном облике советских людей. Вот почему я решил в своих рисунках показать крупным планом не только героя книги - Мересьева, но и тех представителей нашего народа, которые помогли ему стать героем.
В дни Великой Отечественной войны проявление героизма не было единичным и случайным, а было широко распространенным, массовым явлением, вытекающим из сущности нашего, советского строя. Этой идее я стремился подчинить замысел каждого рисунка, это помогало мне находить решение и отбирать детали. В деталях мне хотелось находить черты, дополняющие и развивающие образ, показанный писателем, а не только копирующий его. Найдя деталь, художник должен определить ее место и значение. Например, работая над портретом протезиста Зуева, я понимал, что белый халат, надетый по всем правилам - завязками назад, - превратил бы его во врача. Но когда я этот же ха¬лат надел на модель завязками вперед, сразу же возникло впечатление, что перед нами посетитель. В рисунке, где Клавдия Михайловна приносит письма, вербы на столике дают понять, что действие происходит весной. Далее, в рассказе о деде Михайле у Полевого сказано, что он был хорошим хозяином, но там не сказано про немецкую каску, которую он приспособил в моем рисунке под котелок для картошки, не было сказано также и про уздечку, которую на рисунке старый дед чинит, готовясь к весен¬нему севу. Я считаю, что деталями художник может острее подчеркнуть внутреннюю сущность действующих лиц, их отношение к своему долгу, к Родине, к врагу, и в этом случае художник может быть самостоятельным.

Протезист Зуев

Много затруднений испытал я, работая над образами комиссара и профессора. Товарищи мои и родные, все принимали деятельное участие в поисках натурщиков. Несколько человек пробовал я на роль профессора, но все они были по типу очень академичны и сухи, без улыбки и юмора.
На помощь мне пришел сам автор, Б. Полевой. Он предложил поехать с ним в город Калинин, где жил профессор В. В. Успенский, образ которого писатель взял для своей повести. Со времени раннего детства на всю жизнь запомнился Полевому этот замечательный хирург.
Василий Васильевич очень радушно нас встретил и, несмотря на тяжелый недуг (его мучили приступы грудной жабы), согласился позировать. В тот день я услышал много интересного. Живыми рассказами он сумел расширить впечатление, сложившееся у меня о нем по книге. Добротой и умом светились во вре¬мя рассказа его глаза, и мне хотелось так построить рисунок, чтобы его глаза были центром всей композиции. Так потом и решилась иллюстрация «Пошел».
Я живо представил себе, слушая его, как мог быть горд такой человек своей профессией хирурга, когда он чувствует себя в силах вернуть больного к жизни, деятельности, сотни раз победить смерть. Каким добром и счастьем должны быть озарены глаза, когда такой человек, как Мересьев, «гордыня человеческая», по выражению В. В. Успенского, делает на его глазах первые шаги!
После того как были закончены рисунки, я послал репродукции В. В. Успенскому и получил от него письмо, которое еще раз подтвердило мне необыкновенное обаяние этого человека.
Вот выдержка из этого письма, написанного на рецептных листках:
«А не ошибка ли, что один из мальчишек (у сосны) хватается за ствол дерева зимой голой рукой, без варежки? Или, быть может, он в расстройстве чувств? Один мальчик в варежках, а другой по бедности вышел в лес с босыми руками? Просто-на¬просто не имеет их в разграбленном хозяйстве или забыл? Или потерял? Уронил в намерении дать стрекача? А?»
Огромная внимательность чувствуется в простых словах это¬го письма. Прежде всего профессор обратил внимание, что у мальчонки одна рука без варежки, что ему холодно, и он болеет за это, тревожится и спрашивает меня, не ошибка ли это. Не забывчивость ли художника?
Получив это письмо, я невольно вспомнил письма, пришедшие в адрес «Огонька», и подумал: хорошо нам, советским художникам, иллюстрирующим книги, иметь таких героев и таких читателей.

Разговор комиссара с профессором

Большую трудность испытал я в работе над образом комиссара. У автора книги образ комиссара написан очень сильно; он сразу завоевывает любовь читателя глубиной своих человеческих качеств. Слова ero и поступки выражают огромное душевное благородство, силу воли и энергию.
Художнику легче изобразить героя в динамике боя, в экстазе схватки с врагом на горячем коне, а в повести В. Полевого, наоборот, комиссар изображен в тяжелом физическом состоянии. все время лежащим в кровати, опухшим, желтым. Таким образом, внешние черты героя существенно затрудняли работу. Нужно было передать облик человека, страдающего тяжелым недугом, но сильного своей душевной волей, красотой внутреннего мира. Многих натурщиков пробовал я для этого рисунка. Созданный в кино артистом Охлопковым образ комиссара очень:мне нравился, и я искал модель, близкую к этому образу. Основой для портретной характеристики комиссара был врач одной из поликлиник Москвы. Внешность его, как это было признано всеми моими товарищами, очень подходила для этой роли.
Надо сказать, что те образы в кинокартине, которые заслужили любовь и признание широкого зрителя, я в своих иллюстрациях старался делать тождественными. Это главным образом относилось к образам комиссара и Степана Ивановича. В рисунках, где я показываю Степана Ивановича, мне хотелось передать ту большую разницу во внешнем облике больных, какая бывает в период их пребывания в госпитале и в момент их выписки.
Находясь в госпитале, я сам наблюдал, как больные, несмотря на различие своих рангов и профессий, одетые в больничные пижамы, становятся одинаковыми и как до неузнаваемости меняется каждый из них, когда наступает счастливый час выздоровления и выхода из госпиталя.
Кто бывал в госпитале, тот и сам помнит, с каким нетерпением и нескрываемой радостью выписывающиеся из госпиталя скидывают с себя больничную одежду и с гордостью надевают старое, крещенное в боях обмундирование.
Вспомним Степана Ивановича, сидящего в палате у окна и думающего о своей далекой деревне. Сколько было в нем грусти, мечтательности и как преобразился этот же человек, когда выписывался из госпиталя и прощался со своим наставником -комиссаром. Военная форма как бы сразу натянула его мускулы, сделала его упругим, несгибаемым, готовым к бою!
Работал я над иллюстрациями в 1950 году и когда закончил их, то счел необходимым завершить эту книгу еще одним цветным рисунком.
Полевой писал свою повесть в 1946 году, не зная, где находится его герой и жив ли он. Теперь известно, что герой книги славно живет среди нас. Родина посылала его на Конгресс защиты мира, и его голос борца, пережившего в минувшей войне тяжелые испытания, страстно призывал к борьбе за мир, (Против войны. Вот почему я закончил повесть рисунком, изображающим Мересьева, уже штатского мирного человека, выступающим с три¬буны на площади в Варшаве.
После того как вышла книга, я очень интересовался мнением читателей о моих рисунках. Почти все, с кем мне удавалось говорить, считают этот последний цветной рисунок книги выпадающим по решению из общего стиля всех иллюстраций. Говорят, что он плакатен и поэтому разбивает стилевую цельность рисунков, хотя все считают нужным сохранить эту тему в повести. Работая над другим вариантом этой темы, я старался учесть замечания читателей.
Прошло много лет с тех пор, как я закончил работу над иллюстрациями к «Повести о настоящем человеке», и вот сейчас, просматривая рисунки в книге, я хочу многие из них дополнить и изменить. Мне кажется, что несколько портретно, иным получился у меня облик комиссара в цветном рисунке, когда он изображен с радионаушниками. Не вполне доволен я и портретом Клавдии Михайловны; ее хотелось бы видеть лучистей и прекрасней. Не получилась по настроению иллюстрация, где население деревни Плавни провожает на носилках Мересьева к самолету. Не удовлетворяет меня, несмотря на множество этюдов и вариантов, цветной рисунок, изображающий Мересьева, идущего в атаку. Пройдет еще время, и, наверное, новые недостатки обнаружатся в других рисунках; увидишь то, чего раньше не замечал.