Злой гений Достоевского и Розанова: Как Аполлинария Суслова перевернула жизни двух литературных классиков. Предвижу: она будет несчастна (Достоевский и Апполинария Суслова)

#достоевский #женщина #Россия #народ

(род. в 1839 г. - ум. в 1918 г.)
Возлюбленная писателя и жена философа В. Розанова. Эта женщина - феномен патологического эгоизма и изощренного садизма по отношению к своим близким. Всю свою жизнь она причиняла окружающим боль и унижения. Однако было что-то, что как магнитом удерживало одаренных людей вблизи нее, что побуждало их называть ее своей любимой.

На одном из студенческих вечеров бывший каторжник, а ныне популярный писатель читал главы своего романа «Записки из Мертвого дома». После выступления к нему подошла стройная молодая девушка. Это была 22-летняя слушательница Петербургского университета Аполлинария Суслова. В ее низком, несколько медлительном голосе и во всем внешнем облике чувствовалось странное соединение силы и женственности.
По происхождению Аполлинария была крестьянкой. Она родилась в 1839 г. в селе Панино Нижегородской губернии в семье Прокофия Суслова, бывшего крепостного, ставшего благодаря своей расторопности управляющим имениями графов Шереметевых.

В шестидесятых годах он переехал в Петербург, стал зажиточным купцом, а потом и собственником фабрики в Иваново-Вознесенске. Дочерям он дал отличное воспитание: сначала они учились языкам и манерам в московском частном пансионе, а затем уехали в Петербург. Аполлинария поступила в университет, а Надежда - в Военно-Хирургическую академию. Впоследствии Надежда стала первой женщиной-врачом в России и сыграла значительную роль в истории высшего женского образования.

Дочь Достоевского утверждает, будто Суслова, девица страстная и смелая, написала своему кумиру «простое, наивное и поэтическое письмо - объяснение в любви», которое и положило начало их отношениям.

Относительно существования письма Аполлинарии достоверных свидетельств нет. Зато сохранился очерк Сусловой «Покуда», опубликованный в 1861 г. в журнале «Время», редактором которого был Ф. Достоевский. Рассказ слабый и малооригинальный, не отличающийся никакими художественными достоинствами. Вообще природа не дала Аполлинарии писательского таланта, но зато не обидела в другом. «Высокая и стройная. Очень тонкая только. Мне кажется, ее можно всю в узел завязать и перегнуть надвое… Волосы с рыжим оттенком. Глаза настоящие кошачьи, но как гордо и высокомерно умеет она ими смотреть». Такой видит ее Достоевский глазами главного героя романа «Игрок» Алексея Ивановича. Он готов по первому ее требованию шагнуть в пропасть или - для чего требуется еще большая отвага - стать посмешищем целого города. «Ведь она и других с ума сводит», - лепечет Алексей Иванович в свое оправдание, и это - чистая правда.

Суслова «действительно была великолепна, я знаю, что люди были совершенно ею покорены, пленены». Это свидетельствует не герой романа и даже не его автор, а философ Василий Розанов, один из тех, кто был до такой степени ею «пленен совершенно», что предложил выйти за него замуж. В то время, когда его будущая жена обнималась с Достоевским, ему было пять лет от роду, и кто бы мог подумать, что два десятилетия спустя между ним и любовницей знаменитого писателя будут столь близкие отношения.
«Я люблю ее еще до сих пор, очень люблю, но я уже не хотел бы любить ее». Слова эти вырвались у Ф. Достоевского в апреле 1865 г., но он мог повторить их и пять и десять лет спустя, когда писал с нее своих героинь, - писал, откровенно любуясь ими, восхищаясь и ужасаясь.
Черты Сусловой присущи целому ряду женщин из его романов: Дуне, сестре Раскольникова («Преступление и наказание»), Настасье Филипповне и Аглае («Идиот»), Ахмаковой («Подросток»), героине «Вечного мужа», Лизе («Бесы»), Катерине («Братья Карамазовы») и конечно же Полине из «Игрока». Уже один этот перечень показывает, до чего Аполлинария «пронзила» Достоевского. Но возникает вопрос: оттого ли персонажи его романов похожи на Суслову, что сердце его было занято ею, или же он полюбил ее за соответствие тому типу женщины, которое создала его творческая фантазия? Описывал ли он в своих произведениях собственную биографию или в жизни выбирал тех, кто походил на героинь его романов, воплощая его мечты и тайные стремления?

Но ответить полностью на эти вопросы - значит разрешить одну из самых сложных и противоречивых проблем психологии творчества великого писателя.
В Аполлинарии очень резко выступали те стороны ее характера, которые Достоевский вообще считал ключевыми для объяснения человеческой природы: она совмещала в себе самые противоречивые наклонности. Ее темперамент одинаково проявлялся и в любви и в ненависти. Суслова быстро увлекалась, строила идеальные образы - и резко разочаровывалась. А так как она не умела прощать и не знала снисхождения, это разочарование немедленно превращалось в иронию и беспощадность, в гнев и жестокость. Аполлинария сама порою от этого страдала, ее требования к жизни и людям фатально обрекали ее на поражения и удары, и это бросало трагическую тень на все ее существование - Достоевский это чувствовал и еще больше любил ее. Он порою, точно в зеркало, вглядывался в эту молодую девушку: в ней самой волновалось то, что он пытался вложить в свои романы, и в ней было больше «достоевщины», чем в ряде его героев и героинь.

Итак, осенью 1861 г. весьма требовательный редактор Ф. Достоевский напечатал в своем журнале посредственный очерк не известной никому сочинительницы. Объяснение этому удивительному событию следует искать в особых отношениях редактора и молодой дебютантки. Это первая документально зафиксированная веха в истории их связи. Дальше подобных вех будет множество, их роман растянется надолго, но главные его события произошли в течение последующих двух лет.

Судя по разным указаниям в дневнике и письмах Сусловой, Достоевский был ее первым мужчиной и первым сильным увлечением. Она потом рассказывала за границей мало знавшим ее людям, что до 23 лет никого не любила и что ее первая любовь была отдана сорокалетнему человеку: на внешность и возраст она внимания не обращала. Аполлинария, как и все ее революционно настроенное окружение, не видела ничего дурного в свободе тела, и если она оставалась девушкой до знакомства с Достоевским, то причиной этому были не моральные запреты, а отсутствие того, кого она могла бы полюбить. А раз она полюбила, никакого вопроса о физическом сближении для нее не существовало: оно в ее глазах было нормально и естественно, и она отдалась «не спрашивая, не рассчитывая». Суслова видела в Достоевском писателя, известность которого все увеличивалась, она чувствовала огромный моральный и умственный размах его произведений. Весь ее подспудный идеализм, вся романтика «нигилистки», скрывавшей мечты под маской холодного рационализма, неудержимо влекли ее к этому некрасивому и больному мужчине.

Для Ф. М. Достоевского это были годы, когда умирала его тяжело болевшая жена Мария Дмитриевна, когда главной его заботой был журнал «Время», неожиданно запрещенный правительством. По этой причине ему пришлось отложить запланированный отъезд с Аполлинарией за границу. Она уехала одна и в письмах звала его в свои объятия. Однако прошло совсем немного времени и писем вдруг не стало.
Он сумел вырваться в Париж через три месяца разлуки, обеспокоенный ее долгим молчанием. Но это не помешало ему задержаться еще на несколько дней в Висбадене, чтобы попытать счастья, играя в рулетку. Как могло случиться такое - ведь все мысли его были о любимой? А вот как: «…с самой той минуты, как я дотронулся… до игорного стола и стал загребать пачки денег, моя любовь отступила как бы на второй план», - говорит Достоевский устами «игрока» Алексея Ивановича.

Но вот три дня прошли, страсть утолена, выигрыш в пять тысяч франков (а то был редкий случай, когда фортуна отнеслась к нему благосклонно) распределен между умирающей в Петербурге женой и ждущей его в пансионе на берегу Сены любовницей. Он двинулся дальше, вновь беспокоясь об отсутствии почты.
Письмо ждало его в Париже: «Ты едешь немножко поздно… Еще очень недавно я мечтала ехать с тобой в Италию, даже начала учиться итальянскому языку: все изменилось в несколько дней. (Сперва она написала „в неделю“, потом зачеркнула). Ты как-то говорил мне, что я не могу скоро отдать свое сердце. Я его отдала по первому призыву, без борьбы, без уверенности, почти без надежды, что меня любят… Не подумай, что я порицаю себя. Я хочу только сказать, что ты меня не знал, да и я сама себя не знала. Прощай, милый».

Самое, пожалуй, впечатляющее тут - это слова: «Не подумай, что я порицаю себя». Она совершила явную глупость, отдала сердце какому-то проходимцу, но совершенно не винит себя в этом.
Какой нашел ее Достоевский в Париже? «Лицо ее было очень бледно, беспокойство и тоска сказывались на нем, смущение и робость были в каждом движении, но в мягких и кротких чертах проглядывала несокрушимая сила и страсть». Это не портрет, это - автопортрет Сусловой в ее автобиографической повести «Чужая и свой», фрагменты которой она дословно переписала из своего дневника. Из этой характеристики следует, что Аполлинария знала себе цену. В одном месте она описывает мимоходом «свой стройный величавый стан», в другом упоминает о краске стыдливости, что подступила к «благородному челу», в третьем роняет вскользь, что на лице ее лежала «не всем видимая, но глубокая печать того рокового фанатизма, которым отличаются лица мадонн и христианских мучениц». Позже В. Розанов, хорошо изучивший собственную супругу, конкретизирует ее «мученический» облик, назвав Аполлинарию «хлыстовской богородицей поморского согласия».

Бурное выяснение отношений Достоевского и Сусловой закончилось тем, что отвергнутый любовник смирился со своей участью и на правах друга, который ни на что больше не претендует и не надеется, предложил сопровождать ее в поездке по Италии. В этом путешествии Аполлинария помыкала им как хотела.
«Я действительно готов за нее голову мою положить», - обреченно признается Достоевский устами Алексея Ивановича. «Если бы даже она и не любила меня нисколько, все-таки нельзя бы, кажется, так топтать мои чувства и с таким пренебрежением принимать мои признания… Ей было приятно, выслушав и раздражив меня до боли, вдруг меня огорошить какою-нибудь выходкою величайшего презрения и невнимания». Сказано это о героине романа «Игрок» Полине, которая временами смотрела на Алексея Ивановича «с выражением бесконечной ненависти», но бесспорно относится к реальной Полине - Аполлинарии.

Быть может, Достоевский стал жертвой собственной мнительности? Увы… «Мне говорят о Федоре Михайловиче. Я его просто ненавижу. Он так много заставлял меня страдать, когда можно было обойтись без страдания». Суслова имеет в виду не эту совместную заграничную поездку, а период их свиданий в Петербурге, когда он встречался с ней тайком от жены.
Ослепленная первой любовью, которая, по ее словам, была «красива, даже грандиозна», она ни на что не обращала внимания, но замечала все. Она упрекает Достоевского в том, что он относится к их связи с известной долей рационализма, встречаясь с ней «по расписанию», не хочет ради нее развестись с больной женой и вообще всячески унижает, обращаясь с ней, как с обыкновенной любовницей. Аполлинария отыгралась в полной мере, когда пришел ее черед. «Бывали минуты (а именно каждый раз при конце наших разговоров), что я отдал бы полжизни, чтоб задушить ее!» - говорит Алексей Иванович.
Сам Достоевский более сдержан в своих откровениях: «Аполлинария - большая эгоистка. Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны. Она требует от людей всего, всех совершенств, не прощает ни единого несовершенства в уважение других хороших черт… Она колет меня до сих пор тем, что я не достоин был любви ее, жалуется и упрекает меня беспрерывно… Она меня третировала всегда свысока».

Его колют, упрекают, третируют, но автор «Униженных и оскорбленных» не покидает свою мучительницу. Почему? Уж не находит ли он во всем этом, как и герой его «Записок из подполья», «своего рода наслаждение, разумеется, наслаждение отчаяния, но в отчаянии-то и бывают самые жгучие наслаждения, особенно когда уж очень сильно сознаешь безвыходность своего положения». Достоевский писал «Записки из подполья» сразу после путешествия с Аполлинарией, где он имел возможность в полной мере испытать «наслаждение… от слишком яркого сознания своего унижения».
«Хлыстовская богородица» не видела удовольствия в подобных отношениях. Он же так их ценил, что, встретившись с Аполлинарией после двухлетней разлуки, несколько раз делал ей предложение. «Он давно предлагает мне руку и сердце и только сердит меня этим», - записала Суслова в своем дневнике. Она не только отклонила все его предложения о замужестве, но после трех лет любви, измен, ссор и примирений объявила, что им пора расстаться, ибо никакого общего будущего у них быть не может.

Весной 1866 г. Аполлинария уехала к брату в деревню. Она и Достоевский простились, отлично зная, что пути их больше не пересекутся. Дочь Достоевского утверждала, что однажды в конце семидесятых годов они встретились, но он демонстративно не узнал ее. Возможно, все было не так, и Достоевский просто не сразу ее узнал, но этого было достаточно, чтобы Суслова смертельно обиделась. Вообще весь этот случай маловероятен, так как сложно представить себе, что Федор Михайлович мог забыть или не узнать той, кого он три года любил трудной, восторженной и большой любовью; той, которая оставила жгучий след в его душе. Десять лет разлуки не могли изгладить из памяти ее образ. Он вздрагивал, когда при нем упоминали ее имя; он переписывался с нею, скрывая это от молодой жены; он неизменно возвращался к описанию ее в своих произведениях; он до самой смерти пронес воспоминание о ее ласках и ее ударах. В глубине своего сердца он навсегда остался верен своей обольстительной, жестокой и неверной подруге.
Как считала Аполлинария, возвращение из-за границы должно было круто изменить ее судьбу, она хотела вырваться из тины пошлости, которая засасывала ее в Европе. В Петербурге она нанесла окончательный удар по прошлому, порвав с Достоевским, от которого, по ее мнению, и пошли все беды. Теперь она была свободна и могла начать новую жизнь. Но свобода принесла ей мало радости.

Поначалу она занялась общественной деятельностью и воплотила свою давнюю мечту о просвещении простого народа. Сдав экзамен на звание учительницы в 1868 г., она поселилась в селе Иваново Владимирской губернии и открыла школу для крестьянских детей. Об этом немедленно стало известно в Петербурге: «революционерка» Суслова находилась под надзором полиции и у нее неоднократно производились обыски. Во время одного из таких обысков она уничтожила все письма Достоевского к ней, выбросив их в уборную.
Школу через два месяца закрыли. В архиве Третьего отделения сохранилась запись, что Аполлинария Суслова «известна за одну из первых нигилисток, открыто заявлявших свое учение, и за границей имела близкие сношения с лицами, враждебными правительству». Кроме этого, жандармы обвиняли ее в том, что она носит синие очки, коротко стриженные волосы, в суждениях слишком свободна и не ходит в церковь.
Одно время Суслова занималась литературным трудом. О личной жизни ее ничего не известно. В 1872 г. поборница женской эмансипации появилась в Петербурге на только что открытых курсах Терье - первом женском высшем учебном заведении в России. Одетая в темное, серьезная и сосредоточенная, она обращала на себя внимание и привлекала взгляды своей таинственностью. Но курсов она не окончила: наука, по-видимому, надоела ей так же быстро, как и все остальное.

Некоторое время Аполлинария жила у брата в Тамбовской губернии, часто разъезжала по стране, но чем занималась - неизвестно. В конце семидесятых годов она встретила в Петербурге 24-летнего провинциального учителя Василия Васильевича Розанова, будущего журналиста, писателя и философа. Она вышла за него замуж в 1880 г., еще при жизни Достоевского, которого ее новый муж боготворил. Впоследствии в своих произведениях он объявлял себя его учеником. Брак с бывшей возлюбленной учителя имел для Розанова ритуальный характер. Сама мысль о том, что он будет спать с той самой женщиной, с которой когда-то жил Достоевский, приводила его в мистически-чувственный восторг. Аполлинария была старше его на 16 лет, но «сохранила черты былой, поразительной красоты», чем и покорила молодого учителя. Ее портрет того времени изображает сидящую очень прямо женщину, волосы разделены пробором и обрамляют небольшую красивую голову; правильное, словно выточенное лицо сухо и строго; взгляд больших грустных глаз открыт и горд; властный, слегка широкий рот резко очерчен; у нее прекрасные руки, опущенные в томном жесте усталости.

Замуж Суслова вышла, вероятно, из любопытства, скуки, а может, и плотского желания, восходившего к дням ее близости с Достоевским. А для Розанова именно физическая любовь была на первом месте, превращая жизнь в душный плен, в наслаждение рабством. Он тоже был одержимый, как и его предшественник, хотя и по-другому, не по-гениальному. Но в его речах о святости объятий, о великой мистерии брачной постели чувствовалась такая убедительность, что близость с ним обещала Аполлинарии какое-то высшее оправдание и освящение ее собственной чувственности.
Однако эти надежды не сбылись. Их брак оказался неудачным и превратился для супругов в невыносимое испытание. С первых дней совместной жизни Суслова преследовала мужа своей чудовищной ревностью и устраивала ему дикие сцены. Она быстро разочаровалась в половом мистицизме Розанова: по ее мнению, он попросту прикрывал им свое «слюнявое и липкое сладострастие». Но в ней самой с возрастом развилась похотливость, и она засматривалась на молодых студентов. Одному из них, другу мужа, она начала делать недвусмысленные намеки, а когда они были отвергнуты, написала на него донос в полицию. Молодой человек был арестован, и Аполлинария спокойно рассказывала о своей мести.

В 1886 г., не прожив с мужем и шести лет, она обвинила его в супружеской неверности, бросила и уехала к отцу в Нижний Новгород. Любвеобильный Розанов действительно изменял своей жене, но власть ее над ним была такова, что он тут же стал слезно молить ее о возвращении. На письма и призывы мужа она отвечала со свойственной ей жестокостью и грубостью: «ты не собака, а потому нечего выть». Но когда Розанов сошелся с другой женщиной, Варварой Дмитриевной Бутягиной, и прижил от нее детей, Аполлинария наотрез отказалась дать ему развод и на протяжении пятнадцати лет всячески над ним издевалась. Новая семья Розанова считалась «незаконным сожительством», а его дети были лишены гражданских прав.
Борьба между Сусловой и ее бывшим мужем продолжалась с перерывами, уловками и интригами вплоть до 1897 г., когда Розанов согласился дать ей отдельный вид на жительство. Но прошло еще пять лет, прежде чем Аполлинария пошла на уступки: она была несговорчива и упорна, с друзьями, которых муж подсылал для переговоров, говорила о нем со злобой, почти с ненавистью, и называла его «продажной тварью и лжецом».
Окружающие очень страдали от ее властного, нетерпимого характера. Известно, что, уйдя от Розанова, она взяла к себе воспитанницу, но та будто бы не выдержала трудной жизни и утопилась. Старик отец, у которого она жила, писал о ней: «Враг рода человеческого поселился у меня теперь в доме, и мне самому в нем жить нельзя».

Вскоре Суслова переехала в Крым и обосновалась в Севастополе в собственном доме, который содержала в образцовом порядке. Внешне отличалась худощавостью, гордым станом и производившей незабываемое впечатление наружностью. Страсти, вероятно, не перестали волновать ее и в преклонные годы. Во время Первой мировой войны она неожиданно проявила себя ревностной патриоткой и примкнула к организациям реакционного толка. Жизнь с Розановым, сотрудником «Нового Времени», антисемитом и монархистом, очевидно, не прошла для нее даром, и она разделяла некоторые его взгляды.
Аполлинария Суслова умерла в 1918 г., вряд ли подозревая, что по соседству с ней, на том же крымском побережье, в тот же самый год закончила свои дни женщина, которая пятьдесят лет тому назад заняла ее место в сердце любимого человека и стала его женой - Анна Достоевская.

Татьяна Иовлева, Алина Зиолковская, Ирина Рудычева
50 знаменитых любовниц

Писательница, мемуаристка, возлюбленная Достоевского. Отцом Сусловой был крепостной крестьянин Прокофий Суслов, который еще до отмены крепостного права откупился у своего помещика и поселился в Петербурге, чтобы дать своим двум дочерям высшее образование. Старшая дочь Суслова слушает в Петербургском университете лекции знаменитых профессоров (в посмертно изданном в 1928 г. виден ее интерес и к философии, и к литературе, и к естественным наукам), а младшая — — через несколько лет прославит свое имя как замечательный медик.

Бывший каторжник и петрашевец Достоевский с успехом выступает на студенческих вечерах после возвращения в декабре 1859 г. в Петербург. Чтение Достоевским еще больше укрепляет его ореол мученика — жертвы царизма в глазах радикально настроенной молодежи 1860-х гг. После одного из литературных чтений в 1860 г. к писателю подошла стройная девушка с большими серо-голубыми глазами, с красивыми чертами умного, волевого лица, с гордо вскинутой головой, обрамленной прекрасными рыжеватыми косами. Девушку звали Аполлинария Прокофьевна Суслова. Дочь писателя утверждает, что Суслова прислала осенью 1861 г. Достоевскому «объяснение в любви. Это письмо было найдено в бумагах отца; оно было простым, наивным и поэтичным. Можно было предположить, что писала его робкая молодая девушка, ослепленная гением великого писателя. Достоевский, растроганный, читал письмо Полины. Это объяснение в любви он получил именно в тот момент, когда он больше всего в нем нуждался».

И хотя такое письмо не сохранилось, можно предположить, что Достоевский действительно его получил. Признание было в духе эпохи, а сделать самой первый шаг — это как раз в стиле Сусловой. Во всяком случае Достоевский пошел навстречу этому горячему молодому чувству, и они встретились. Писатель страстно влюбился в девушку.

В октябре 1861 г. в журнале братьев Достоевских «Время» появилось первое произведение Сусловой — повесть «Покуда». Она была слабовата в художественном отношении, но привлекла внимание редактора Достоевского своей чистотой и даже по-детски наивной верой в возрождение освобожденной от «духовного крепостничества» женщины. На эту же тему написаны и другие произведения Сусловой — рассказы «До свадьбы. Из дневника одной девушки» (Время. 1863, март) и «Своей дорогой», опубликованный в журнале братьев Достоевских «Эпоха» (1864, июнь).

Суслова относилась к тому нигилистически настроенному поколению русской молодежи, которое выросло во второй половине 1850-х гг. В III Отделении Суслова и числились среди «девиц», «известных под именем стриженых» и «принадлежащих к партии нигилистов». Эмансипация женщин, нередко понимаемая в духе времени как раскрепощенность от семейных, моральных, общественных, да и вообще всяких уз, отвечала натуре Сусловой: она искренне не хотела мириться с теми нормами и приличиями, которые считала пережитками и предрассудками. В записи в своем дневнике 8 апреля 1862 г. дает психологически верный портрет Сусловой периода ее интимной близости о Достоевским: «Мне было с ними [сестрами Сусловыми. — С.Б. ] очень легко говорить, не так мама. Она подошла к старшей, к Аполлинарии, сказала ей что-то вроде комплимента, а Апол<линария> ответила маме чем-то вроде грубости... Мама шла к Сусловой в полной уверенности, что девушка с обстриженными волосами, в костюме, издали похожем на мужской, девушка, везде являющаяся одна, посещающая (прежде) университет, пишущая, одним словом эмансипированная, должна непременно быть не только умна, но и образованна. Она забыла, что желание учиться еще не ученость, что сила воли, сбросившая предрассудки, вдруг ничего не дает... Мама не заметила в грубой форме ее ответа наивности, которая в моем разговоре с Сусловой разом обозначила наши роли и дала мне ее в руки. Суслова, еще недавно познакомившаяся с анализом, еще не пришедшая в себя, еще удивленная, открывшая целый хаос в себе, слишком занята этим хаосом, она наблюдает за ним, за собой; за другими наблюдать она не может, не умеет».

В дневнике Сусловой упоминается целый ряд известных писателей, общественных деятелей, революционеров, публицистов 1860-х гг., с которыми встречалась мемуаристка: , Марко Вовчок, Н.Я. Николадзе, Е.В. Салиас (Евгения Тур), Е.И. Утин, причем с некоторыми из них, как, например, с А.И. Герценом, Суслову познакомил Достоевский. И здесь на восприятие Сусловой «шестидесятников» могли в какой-то мере оказывать влияние взаимоотношения с ними Достоевского, хотя, скажем, с Н.А. Тучковой-Огаревой она сама быстро нашла общий язык, подружилась, встречалась и переписывалась с ней. Но вот А.И. Герцен воспринял Суслову несколько иначе, чем все остальные, назвав ее в одном из писем 1865 г. иронически «вице-нигилистка из Женевы».

Однако готовность Сусловой пойти на любой подвиг была тем самым нравственным максимализмом, который Достоевский считал исконной чертой русского характера и с которым она подходила ко всем окружающим. «Я никогда не была счастлива, — писала Суслова в 1863 г. в своем дневнике. — Все люди, которые меня любили, заставляли меня страдать, даже мой отец и моя мать. Мои друзья все люди хорошие, но слабые и нищие духом; богаты на слова и бедны на дела. Между ними я не встретила ни одного, который бы не боялся истины и не отступал бы перед общепринятыми правилами жизни. Они также меня осуждают. Я не могу уважать таких людей, говорить одно и делать другое — я считаю преступлением. Я же боюсь только своей совести. И если бы произошел такой случай, что согрешила бы перед нею, то призналась бы в этом только перед самой собою. Я вовсе не отношусь к себе особенно снисходительно, но люди слабые и робкие мне ненавистны. Я бегу от тех людей, которые обманывают сами себя, не сознавая, — чтобы не зависеть от них. Я думаю поселиться в деревне среди крестьян и приносить им какую-нибудь пользу, потому что жить и не оказывать пользы другим считаю не достойным человека». Но одновременно это пренебрежение всякими условностями и максимализм породили в Сусловой чисто женский эгоизм, безмерную гордость и необузданное самолюбие. (Характерно в этом смысле признание Сусловой в ее письме от 11 апреля 1863 г. к поэту : «Если общий смысл жизни не дается, так что по пути к его пониманию встречается бездна сомнений, нужно брать то, в чем уверен». Вполне возможно, что именно эти черты характера и разрушили в конце концов любовь Сусловой к Достоевскому.
В августе 1863 г. Суслова уезжает в Париж и пишет Достоевскому, что она «краснела» за их «прежние отношения. Но в этом не должно быть» для него «нового», так как она «этого никогда не скрывала и сколько раз хотела прервать их» до ее отъезда в Европу.

Суслова, вероятно, ждала какой-то романтической любви, а встретила настоящую страсть пожилого мужчины (она не понимала, что для Достоевского всегда любовь и страсть неразрывны), который к тому же подчинил их встречи своим литературным делам и вообще самым разным обстоятельствам своей довольно тяжелой жизни. «Их полному счастью, — замечает Л.П. Гроссман, — препятствовала и противоположность их общественных программ».

«Ты вел себя, как человек серьезный, занятой..., — пишет Суслова Достоевскому в том же письме, — [который] ... не забывает и наслаждаться, напротив, даже, может быть необходимым считал наслаждаться, на том основании, что какой-то великий доктор или философ утверждал, что нужно пьяным напиться раз в месяц». Достоевский уверял, что больше не живет с женой, а сам постоянно о ней думал и принимал все меры предосторожности, чтобы не нарушить ее покоя. Суслова говорила, что всю себя ему отдала, ни о чем не спрашивая и ни на что не рассчитывая, а Достоевский клянется, что любит ее, а с женой разойтись не хочет (Суслова не понимала, что, как бы ни любил ее Достоевский, он все равно не бросит тающую на глазах свою жену, чахоточную . Характерно, что через двадцать лет на вопрос, почему она в конце концов рассталась с Достоевским, Суслова ответила: «Потому что он не хотел развестись со своей женой, чахоточной, так как она умирает».

Кризис в отношениях Достоевского и Сусловой наступил, очевидно, весной 1863 г., когда Суслова поехала за границу. Но ее отъезд скорее походил на бегство. Ехать они должны были вместе, но Достоевского задержали дела, связанные с закрытием журнала «Время». И хотя Достоевский несколько удивился, увидев, как Суслова с легкостью согласилась ехать одна, все же был спокоен, назначив ей встречу в Париже.

26 августа 1863 г. Достоевский приезжает в Париж и, весь полный радостного ожидания встречи с Сусловой, идет к ней. Вот как описывает эту встречу Суслова в своем дневнике «Годы близости с Достоевским»:

« — Здравствуй, — сказала я ему дрожащим голосом. Он спрашивал, что со мной, и еще более усиливал мое волнение, вместе с которым развивалось его беспокойство.
— Я думала, что ты не приедешь, — сказала я, — потому что написала тебе письмо.
— Какое письмо?
— Чтоб ты не приезжал...
— Отчего?
— Оттого, что поздно.
Он опустил голову.
— Я должен все знать, пойдем куда-нибудь и скажи мне, или я умру.
Я предложила ехать с ним к нему. Всю дорогу мы молчали. Я не смотрела на него . Он только по временам кричал кучеру отчаянным и нетерпеливым голосом: "Vite, vite", причем иногда оборачивался и смотрел с недоумением. Я старалась не смотреть на Ф<едора> М<ихайловича>. Он тоже не смотрел на меня, но всю дорогу держал мою руку и по временам сжимал ее и делал какие-то судорожные движения. "Успокойся, ведь я с тобой", — сказала я.
Когда мы вошли в его комнату, он упал к моим ногам и, сжимая, обняв, с рыданием мои колени, громко зарыдал: "Я потерял тебя, я это знал!" Успокоившись, он начал спрашивать меня, что это за человек. Может быть, он красавец, молод, говорун. "Но никогда ты не найдешь другого сердца, как мое".
Я долго не хотела ему отвечать...
Я ему сказала, что очень люблю этого человека.
— Ты счастлива?
— Нет.
— Как же это? Любишь и несчастлива, да возможно ли это?
— Он меня не любит.
— Не любит! — вскричал он, схватившись за голову в отчаянии. — Но ты не любишь его, как раба, скажи мне, это мне нужно знать! Не правда ли, ты пойдешь с ним на край света?
— Нет, я... я уеду в деревню, — сказала я, заливаясь слезами».

Суслова рассказала, что она сошлась в Париже с испанским студентом Сальвадором — молодым красавцем с «гордым и самоуверенно дерзким лицом». Но для него это было лишь мимолетное развлечение. Повторяется ситуация первой большой любви Достоевского, когда Мария Дмитриевна в Кузнецке предпочла ему учителя . Снова претворяется в жизнь сюжет «Униженных и оскорбленных», и Достоевский, как и герой этого романа , утешающий , уже становится другом и братом Сусловой и по-братски и по-дружески успокаивает и утешает ее, пытаясь уладить ее сердечные дела.

Суслова наслаждается такой ситуацией и ведет любовную дуэль рассчитано и коварно. Любовь ее постепенно превращается в ненависть. В сентябре и декабре 1864 г. Суслова записывает в своем интимном дневнике:

«Мне говорят о Ф<едоре> М<ихайловиче>. Я его просто ненавижу. Он так много заставлял меня страдать, когда можно было обойтись без страдания. Теперь я чувствую и вижу ясно, что не могу любить, не могу находить счастье в наслаждении любви потому, что ласка мужчин будет напоминать мне оскорбления и страдания... Когда я вспоминаю, что была я два года назад, я начинаю ненавидеть Д<остоевского>, он первый убил во мне веру...»

Даже если допустить эмоционально преувеличенный характер этих записей Сусловой, мы все равно не можем проникнуть в последнюю тайну этой любви-ненависти Достоевского и Сусловой. Не повторяя уже сказанного, добавим, что любовь-ненависть могла питаться и несомненно питалась глубокими идейными расхождениями между верующим монархистом Достоевским, каким он вернулся после каторги и ссылки, и страстной нигилисткой Сусловой, неистово отрицавшей весь «старый мир» (что не мешало ей любить Россию и ее простой народ), и даже готовой примкнуть к антиправительственному террору (из дневника Сусловой видно, что революционеры-«шестидесятники» составляли значительный и близкий круг ее знакомых), хотя, как видно из письма Сусловой из Парижа Я.П. Полонскому от 19 июля 1863 г., общение с Достоевским, возможно, и не прошло бесследно для её мировоззрения.

Обратим внимание на то, что вышеприведенные дневниковые записи сентября и декабря 1864 г. сделаны Сусловой в то время, когда Достоевский продолжал ее страстно любить, о чем она прекрасно знала. Мало того, эти записи сделаны после 15 апреля 1864 г., когда умерла Мария Дмитриевна и Достоевский уже делал Сусловой предложение стать его женой: иначе он и не мыслил себе отношения с любимой женщиной. Он простил ей Сальвадора и готов был простить кого угодно. Однако на неоднократные предложения стать его женой Суслова отвечала отказом. Сусловой нравилось мучить Достоевского, ибо она знала, «какой он великодушный, благородный! какой <у него> ум! какое сердце!» — как записала она в том же дневнике.

Думается, в том, что любовь превратилась в ненависть, виновата прежде всего и главным образом Суслова. В натуре ее изначально сидел какой-то бес мучительства, и она это отлично сознавала, когда делала, например, такую запись в дневнике: «Мне кажется, я никогда никого не полюблю». У Сусловой с самого начала было двойственное отношение к Достоевскому, и искренняя любовь к нему сочеталась в ней всегда с такой же искренней жестокостью и деспотизмом по отношению к нему. Герой «Игрока», безусловно, имеет в виду ее характер, когда говорит: «Все это она удивительно понимает, и мысль о том, что я вполне верно и отчетливо сознаю всю ее недоступность для меня, всю невозможность исполнения моих фантазий, — эта мысль, я уверен, доставляет ей чрезвычайное наслаждение, иначе могла ли она, осторожная и умная, быть со мной в таких короткостях и откровенностях». А может быть, эти дневниковые записи Сусловой в сентябре и декабре 1864 г. объясняются тем, что Достоевский, прекрасно видя ее в беспощадном свете правды (это, естественно, не мешало ему страстно любить ее), имел неосторожность выложить ей всю эту беспощадную правду. Во всяком случае из письма, написанного Достоевским 19 апреля 1865 г. сестре Сусловой Надежде Прокофьевне Сусловой, в котором он очень откровенно говорит о своей «роковой любви», видно, что он действительно «осмелился» сказать своей возлюбленной беспощадную правду о ней: «...Аполлинария — больная эгоистка. Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны. Она требует от людей всего, всех совершенств, не прощает ни единого несовершенства в уважение других хороших черт, сама же избавляет себя от самых малейших обязанностей к людям. Она колет меня до сих пор тем, что я не достоин был любви ее, жалуется и упрекает меня беспрерывно, сама же встречает меня в 63-м году в Париже фразой: "Ты немножко опоздал приехать", то есть что она полюбила другого, тогда как две недели тому назад еще горячо писала, что любит меня. Не за любовь к другому я корю ее, а за эти четыре строки, которые она прислала мне в гостиницу с грубой фразой: "Ты немножко опоздал приехать".
Я многое бы мог написать про Рим, про наше житье с ней в Турине, в Неаполе, да зачем, к чему? <...>.
Я люблю ее еще до сих пор, очень люблю, но я уже не хотел бы любить ее. Она не стоит такой любви.
Мне жаль ее, потому что, предвижу, она вечно будет несчастна. Она нигде не найдет себе друга и счастья. Кто требует от другого всего, а сам избавляет себя от всех обязанностей, тот никогда не найдет счастья.
Может быть, письмо мое к ней, на которое она жалуется, написано раздражительно. Но оно не грубо. Она в нем считает грубостью то, что я осмелился говорить ей наперекор, осмелился выказать, как мне больно. Она меня третировала всегда свысока. Она обиделась тем, что и я захотел, наконец, заговорить, пожаловаться, противоречить ей. Она не допускает равенства в отношениях наших. В отношениях со мной в ней вовсе нет человечности. Ведь она знает, что я люблю ее до сих пор. Зачем же она меня мучает? Не люби, но и не мучай...»

Последний раз Суслова и Достоевский виделись весной 1866 г. (Мелодраматический рассказ дочери писателя о том, что Суслова приходила домой к Достоевскому в конце 1870-х гг., а он ее не узнал, является выдумкой). Любовь их пришла к концу, хотя переписка еще продолжалась почти год, и каждый раз письма Сусловой приводили Достоевского в волнение. Вторая жена писателя вспоминает о получении одного из таких писем: «За чаем он спросил, не было ли ему письма, и я подала письмо от нее . Он или действительно не знал, от кого письмо, или притворился незнающим, но только едва распечатал письмо, потом посмотрел на подпись и начал читать. Я все время следила за выражением его лица, когда он читал это знаменитое письмо. Он долго, долго перечитывал первую страницу, как бы не будучи в состоянии понять, что там было написано; потом, наконец, прочел и весь покраснел. Мне показалось, что у него дрожали руки. Я сделала вид, что не знаю, и спросила его, что пишет Сонечка [племянница Достоевского Софья Иванова. — С.Б. ]. Он ответил, что письмо не от Сонечки и как бы горько улыбался. Такой улыбки я еще никогда у него не видала. Это была или улыбка презрения, или жалости, право, не знаю, но какая-то жалкая, потерянная улыбка. Потом он сделался ужасно как рассеян, едва понимал, о чем я говорю». Последнее письмо Достоевского к Сусловой от 23 апреля (5 мая) 1867 г. кончалось словами: «До свидания, друг вечный!»

А.С. Долинин приводит краткие сведения о дальнейшей судьбе Сусловой, из которых видно, что она открыла школу-пансион в селе Иваново Шуйского уезда Владимирской губернии, однако школу пришлось закрыть ввиду неблагонадежности Сусловой: «В своих суждениях она слишком свободна и никогда не ходит в церковь».

Суслова всегда была поборницей женской эмансипации, и поэтому вполне закономерным явилось ее появление в 1872 г. на курсах В.И. Герье в Петербурге — первом русском высшем учебном заведении для женщин. Она пытается жить и литературным трудом, выпустив в 1870 г. в своем переводе с французского книгу Ф. Минье «Жизнь Франклина»: Суслову по-прежнему интересуют сильные свободолюбивые личности.

Но Достоевский оказался пророком: Суслова действительно «вечно была несчастна» и «нигде не нашла себе друга и счастья». В 1880 г., за год до смерти Достоевского, Суслова (ей шел сорок первый год) выходит замуж за двадцатичетырехлетнего журналиста В.В. Розанова, будущего известного писателя и философа, страстного почитателя Достоевского (и это тоже играло немаловажную роль в женитьбе В.В. Розанова на женщине, которую любил его великий учитель). Однако брак их оказался неудачным и превратился для них в тяжелое испытание. Через шесть лет Суслова бросает В.В. Розанова, уехав от него с его приятелем. Когда В.В. Розанов умоляет ее вернуться, она жестоко отвечает: «Тысяча мужей находятся в вашем положении (т.е. оставлены женами) и не воют — люди не собаки». А узнав, что В.В. Розанов в гражданском браке с другой женщиной и имеет от нее детей, Суслова почти двадцать лет из какого-то злого упрямства не дает ему развода — дети его все эти годы были лишены гражданских прав.

Старик-отец, у которого Суслова поселилась в доме, писал о ней: «Враг рода человеческого поселился у меня теперь в доме, и мне самому в нем жить нельзя». (Правда, надо учитывать, что отец не уступал во властности своей дочери).

В.В. Розанов был последним, кто нам оставил живописный портрет Сусловой: «С Суслихой я первый раз встретился в доме моей ученицы А.М. Щегловой... Вся в черном, без воротничков и рукавчиков (траур по брату), со "следами былой" (замечательной) красоты — она была "русская легитимистка" ...Взглядом "опытной кокетки" она поняла, что "ушибла" меня — говорила холодно, спокойно. И словом, вся — "Екатерина Медичи". На Катьку Медичи она в самом деле была похожа. Равнодушно бы она совершила преступление, убила бы — слишком равнодушно; "стреляла бы в гугенотов из окна" в Варфоломеевскую ночь — прямо с азартом. Говоря вообще, Суслиха действительно была великолепна, я знаю, что люди... были совершенно ею покорены, пленены. Еще такой русской я не видел. Она была по стилю души совершенно русская, а если русская, то раскольница бы "поморского согласия", или еще лучше — "хлыстовская богородица"».

И все же, даже соглашаясь с этой, излишне субъективной оценкой поздней Сусловой (В.В. Розанов сам был далеко не ангел по отношению к ней), не будем никогда забывать слова самого Достоевского в передаче его семипалатинского друга барона , сказанные им, скорее всего, о своем несчастном браке с (А.Е. Врангель не знал о второй большой любви писателя), но имеющие явно отношение и к Сусловой, тем более, что слова эти относятся к 1865 г., когда Достоевский еще любил ее: «Будем всегда глубоко благодарны за те дни и часы счастья и ласки, которые дала нам любимая нами женщина».

Ещё в 1865 г., в период агонии взаимоотношений с автором «Униженных и оскорблённых», Суслова сформулировала в дневнике: «Покинет ли меня когда-нибудь гордость? Нет, не может быть, лучше умереть. Лучше умереть с тоски, но свободной, независимой от внешних вещей <...> я нахожу жизнь так грубой и так печальной, что я с трудом её выношу. Боже мой, неужели всегда будет так! И стоило ли родиться!...» Запись эта во многом объясняет-иллюстрирует её характер, её судьбу.

Известны 3 письма Достоевского к Сусловой (1865-1867) и 2 письма Сусловой к Достоевскому (1863-1864).

К ней применимы все эпитеты - яркая, незабываемая, талантливая, пустая, надменная, скандальная… Может быть, именно за это «сопряжение несопряжимого» и любили Аполлинарию Суслову два русских гения - Федор Достоевский и Василий Розанов?

К ней применимы все эпитеты - яркая, незабываемая, талантливая, пустая, надменная, скандальная… Может быть, именно за это «сопряжение несопряжимого» и любили Аполлинарию Суслову два русских гения - Федор Достоевский и Василий Розанов? Но такая любовь принесла им лишь страдания. Впрочем, и сама она от этих страстей ничего не выиграла, видимо, умела лишь разрушать, искусство созидать было не для нее.

Ослеплена гением

ЕЕ ОТЕЦ, Прокофий Суслов, начал жизнь крепостным крестьянином графов Шереметевых, а затем выбился в купцы и фабриканты. Дочерям Аполлинарии и Надежде он решил дать настоящее образование. Надежда стала первой русской женщиной-врачом, а Аполлинария…

Сначала она училась в пансионе благородных девиц, потом семья Сусловых перебралась в Петербург, и здесь девушка стала посещать лекции в университете. Сразу попала в водоворот студенческого движения: политическая борьба, демонстрации. В 1861 году Аполлинария Суслова впервые услышала Достоевского. Ему было сорок, ей двадцать один. Он - маститый писатель, его лекции имеют успех у молодежи.

Любопытен портрет Сусловой той поры в воспоминаниях дочери писателя - Любови Федоровны Достоевской: «Полина приехала из русской провинции, где у нее были богатые родственники, посылавшие ей достаточно денег для того, чтобы удобно жить в Петербурге.

Каждую осень она записывалась студенткой в университет, но никогда не занималась и не сдавала экзамены. Однако она усердно ходила на лекции, флиртовала со студентами, ходила к ним домой, мешая им работать, подстрекала их к выступлениям, заставляла подписывать протесты, принимала участие во всех политических манифестациях, шагала во главе студентов, неся красное знамя, пела Марсельезу, ругала казаков и вела себя вызывающе… Полина присутствовала на всех балах, всех литературных вечерах студенчества, танцевала с ними, аплодировала, разделяла все новые идеи, волновавшие молодежь… Она вертелась вокруг Достоевского и всячески угождала ему. Достоевский не замечал этого. Тогда она написала ему письмо с объяснением в любви.

Это письмо было найдено в бумагах отца, оно было простым, наивным и поэтичным. Можно было предположить, что писала его робкая молодая девушка, ослепленная гением великого писателя. Достоевский, растроганный, читал письмо Полины…»

Объективна ли была дочь писателя, судить не нам. Но то, что у Достоевского и молодой студентки завязался роман, известно доподлинно. Переписка. Тайные встречи. Литературная помощь. В семейном журнале братьев Достоевских «Время» появляется повесть Сусловой - слабая, претенциозная…

Их отношения можно было охарактеризовать как любовь-ненависть. От Аполлинарии Федор Михайлович постоянно слышал упреки, требования развестись со «своей чахоточной женой». Потом Достоевский напишет: «Аполлинария - больная эгоистка. Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны. Она требует от людей всего, всех совершенств, не прощает ни единого несовершенства в уважении других хороших черт, сама же избавляет се

бя от самых малейших обязанностей к людям».

Крайние средства

ПОСЛЕ очередной ссоры вместо запланированной совместной поездки в Европу Суслова отправилась в Париж одна. Достоевский приехал во Францию чуть позже… Аполлинария даже и не ждала его. У нее появился некий господин из тех, кто нравился женщинам. Вот как вспоминает Любовь Федоровна Достоевская о дальнейшем развитии событий: «Весной Полина написала отцу из Парижа и сообщила о неудачном окончании ее романа. Французский возлюбленный обманул, но у нее не хватало сил покинуть его, и она заклинала отца приехать к ней в Париж. Так как Достоевский медлил с приездом, Полина грозилась покончить с собой - излюбленная угроза русских женщин.

Напуганный отец наконец поехал во Францию и сделал все возможное, чтобы образумить безутешную красавицу. Но так как Полина нашла Достоевского слишком холодным, то прибегла к крайним средствам. В один прекрасный день она явилась к моему отцу в 7 часов утра, разбудила его и, вытащив огромный нож, заявила, что ее возлюбленный - подлец, она хочет вонзить ему этот нож в глотку и сейчас направляется к нему, но сначала хотела еще раз увидеть моего отца…

Я не знаю, позволил ли Федор Михайлович себя одурачить этой вульгарной комедией, во всяком случае, он посоветовал Полине оставить свой нож в Париже и сопровождать его в Германию. Полина согласилась, это было именно то, чего она хотела».

«Я до сих пор ее люблю…»

ПОСЛЕ смерти первой жены Достоевский предложил Сусловой выйти за него, но она отказалась. Их отношения продолжали оставаться нервными, неясными, мучительными прежде всего для Федора Михайловича. Для Сусловой Достоевский был не великий писатель, а всего лишь поклонник, книг его она почти не читала, так что весь богатейший внутренний мир Федора Михайловича для нее словно и не существовал. И когда Достоевский написал Аполлинарии в одном из писем: «О милая, я не к дешевому необходимому счастью приглашаю тебя…», для нее это были лишь слова, скользнувшие мимо ушей.

А услышала те слова молодая стенографистка Анна Сниткина: она была согласна на любое приглашение, к любому счастью - лишь бы с Достоевским. Сниткина готова была раствориться в нем, пожертвовать себя ему. А Аполлинария жаждала отнюдь не покорного служения гению, но личной свободы…

После окончания романа с Достоевским Суслова сожгла многие компрометирующие ее бумаги, в том числе и письма к ней писателя. Тайны их бурных и необычных отношений так и канули в историю, оставив исследователям только догадки и предположения.

Ну а критики не раз находили черты Сусловой в некоторых образах великого классика - Полины («Игрок»), Настасьи Филипповны («Идиот»), Катерины и Грушеньки («Братья Карамазовы»). Уже расставшись с Аполлинарией, Достоевский напишет: «Я люблю ее до сих пор, очень люблю, но уже не хотел бы любить ее».

«Вы насмехались надо мной…»

КОГДА Василий Розанов познакомился с Сусловой, он был еще гимназистом, ей - далеко за тридцать. Розанов знал, что

Аполлинария была любовницей самого Достоевского, и для него, отчаянного поклонника великого писателя, одного этого уже было достаточно, чтобы проявить к ней интерес. В дневнике Розанова есть короткая запись: «Знакомство с Аполлинарией Прокофьевной Сусловой. Любовь к ней. Суслова меня любит, и я ее очень люблю. Это самая замечательная из встречавшихся мне женщин…» 11 ноября 1880 года Розанов получил свидетельство: «От ректора Императорского Московского Университета студенту 3-го курса историко-филологического факультета Василию Розанову в том, что к вступлению его в законный брак со стороны университета препятствий нет». Невесте - 40 лет, жениху - 24.

Может, благодаря Сусловой Розанов и стал знаменитым Розановым, одним из самых оригинальных и парадоксальных русских мыслителей. Но из-за разницы в возрасте и взбалмошного характера Аполлинарии их семейная жизнь постепенно становилась кошмаром. Она не только пилила своего молодого мужа, но и устраивала ему дикие сцены ревности с «публичным мордобитием». И все это шло параллельно с ее собственными «вольностями», флиртом и интрижками с молодыми друзьями мужа. Розанов, безусловно, страдал от выходок своей жены.

Как утверждает в своих воспоминаниях дочь Розанова, Татьяна, «Суслова насмехалась над ним, говоря, что он пишет какие-то глупые книги, очень оскорбляла, а в конце концов бросила его. Это был большой скандал в маленьком провинциальном городе».

Суслова дважды уходила от Розанова. Как ни странно, он все ей прощал и просил вернуться обратно. В одном из писем 1890 года Розанов писал Сусловой: «…Вы рядились в шелковые платья и разбрасывали подарки на право и лево, чтобы создать себе репутацию богатой женщины, не понимая, что этой репутацией Вы гнули меня к земле. Все видели разницу наших возрастов, и всем Вы жаловались, что я подлый развратник, что же могли они думать иное, кроме того, что я женился на деньгах, и мысль эту я нес все 7 лет молча… Вы меня позорили ругательством и унижением, со всякими встречными и поперечными толковали, что я занят идиотским трудом».

Но, с другой стороны, не желал ли он сам видеть в ней одну из любимых своих героинь Достоевского? В таком случае кто из этих героинь устраивал ему дикие сцены, унижал, изменял, тиранил? Они у Достоевского все как на подбор… Розанов держался недолго. Ему посчастливилось повстречать другую женщину, свою будущую жену Варвару Дмитриевну.

***

ЦЕЛЫХ 20 лет Аполлинария не давала Розанову развода, обрекая новую семью на дополнительные трудности и страдания. И страдала сама. Умерла Суслова в 1918 году в возрасте 78 лет. Через год скончался и Розанов. Незадолго до смерти он вспомнил об Аполлинарии: «С ней было трудно, но ее было невозможно забыть».

Многие историки пишут, что этой женщиной была прожита пустая и бездарная жизнь, что она не оставила после себя ни доброй памяти, ни детей. И это чистая правда. Но есть и другая правда: эту странную женщину любили два гения земли Русской - Достоевский и Розанов.

Эмансипэ

Французское слово “emansipe” стало следующим самоназванием для дам свободных нравов. Появилось это слово в 70-х годах 19-го века, но “застолбил” его в 90-х годах польский литератор Болеслав Прус , своим нашумевшим романом “Emancypantki ” . В прямом переводе с французского это слово значит “самовольный”, однако интересен и его латинский перевод. “Emansipatio” — так назывался латинский обряд, в процессе которого ребёнок освобождался от отцовской власти, причём отеческие права не уничтожались, а передавались другому лицу, и «эмансипируемый», таким образом, обретал не свободу, а нового отца и властителя. Слово “эмансипэ” полностью соответствовало огненной природе женщин-муз, которым очень нравилось
ощущение личной свободы и независимости, но которые вовсе и не думали бороться за какие-то свои права (как американские суфражистки). В конце 19-го века “эмансипэ” эпатировали общество не только единоличным проживанием, но и возможностью принимать у себя без всякого родственного контроля как отдельных мужчин так и целые компании. К злословью окружающих они были безразличны, власти предпочитали не замечать этих пикантных демимондок, так что “эмансипэ” отвоевали себе личное пространство, совершенно не собираясь этого делать. Они просто так жили. Им так было удобнее, а на условности в конце 19-го века можно было уже и наплевать.

Апполинария Суслова

К деньгам была равнодушна.

К славе – тайно завистлива.

Ума – среднего, скорее даже небольшого.

Но стиль, стиль…

В.В. Розанов

Известной на всю Россию музой-эмансипэ в конце 19-го века была Аполлинария Суслова, та, которая согласно причитаниям литературных критиков, “сломала жизнь” двум российским литературным гениям: Достоевскому и Розанову. Говорят, что её портрет замечательно смотрелся на каком-нибудь старинном медальоне: молодая незнакомка с нежными чертами лица, аккуратно уложенными волосами. В направленном слегка вниз и в сторону взгляде читается нежность, изящество и … неясная целеустремлённость. Ангелочком тут и не пахнет. И всё равно, глядя на неё, сразу представляешь пышные балы, свечи в золотых канделябрах, богатые угощения, вальсы и другие атрибуты блистательного XIX века. Но не тут-то было: вместо шикарных зал были прокуренные студенческие каморки, революционные настроения, бравада цинизмом и бескомпромиссный отказ от прошлых (и пошлых) традиций. Аполлинария была в самой сердцевине бури бунтующей молодёжи, участвовала в бурных дискуссиях, спорах и сходках. Здесь она любила быть первой и приковывать к себе вниманием. С ней почти никто не решался спорить, она “рекла”, а остальные внимали. На желающих оспорить сказанное ею — Суслова тут же бросалась коршуном и терзала “обидчика” всевозможными словами, совершенно не задумываясь к месту они или нет. Красноречие никогда не было её сильной стороной, однако, ей прощалось всё — мужчины любят страстных и сильных женщин. А оттого на студенческих демонстрациях Аполлинария всегда была в первых рядах, громко выкрикивала лозунги и всячески задирала полицейских и казаков. Была настолько яростной и решительной, что казалось ещё немного и она начнёт кусать морды казацких лошадей. Поэтому обычно именно её, разгневанную революционную фурию, жандармы первой тащили в участок, сажали в камеру с проститутками и воровками, а наутро отпускали. И она выходила под аплодисменты восхищенных её смелостью и неустрашимостью студентов и, что особенно важно, студенческих вожаков. Аполлинарии страшно нравилось делать их ручными одним только поворотом головы или неотвратимой силою своего взгляда. В её присутствии никто не мог чувствовать себя лидером. Все взгляды и все устремления должны были принадлежать ей…

Аполлинария (т.е. принадлежащая роду Аполлона, греческого божества Солнца) родилась в 1839 году в довольно незаурядной для своего времени семье. Её отец, Прокофий Григорьевич Суслов, принадлежал к так называемым нижегородским раскольникам. Был крепостным, но впоследствии выкупился, занялся торговлей, весьма преуспел в этом деле и стал фабрикантом. Разумеется, в связи с этим у

Суслова были свои особые взгляды на жизнь и воспитание дочерей (у Полины – так её называли все домашние – была младшая сестра Надя). Никакого патриархального гнёта и диктата, только свобода выбора. Сёстры окончили пансион благородных девиц, после которого барышням того времени следовало бы выйти замуж и родить как минимум двоих крепких и румяных деток, но такие мещанские интересы Сусловых только раздражали. Надежда мечтала стать врачом; что, конечно, абсолютно немыслимо для XIX века. А Полина, как и положено музе, находилась в неизбывном поиске поклонников и почитателей её красоты. Никаких особых талантов, кроме умения нравиться и отдавать распоряжения, за нею не наблюдалось, а потому было ясно: домашние хлопоты, порхание вокруг детей и, свойственное веку, ублажение мужа (счастливая доля замужних женщин) — это не про неё. Время шло. Сестра Наденька добилась возможности продолжить своё образование. Ей и ещё двум счастливицам было разрешено посещать лекции Сеченова и Боткина. Дальше – лучше: девушка поступила в Цюрихский университет, блестяще сдала все экзамены и действительно стала первой в России женщиной-врачом (терапевтом и гинекологом). И замуж Надя всё-таки вышла – за талантливого врача Фёдора Эрисмана. Полина же, наслаждаясь собой, верховодила в студенческих кружках, публично порицала свою красоту — специфическая черта, свойственная именно “эмансипэ”.

Роман с классиком

В 1861 году 22-х летняя Поленька, как это было принято у “продвинутой”
революционной молодёжи, оказалась на публичной лекции известного писателя Достоевского. Это посещение буквально “сорвало ей крышу”, ибо она с удивлением отметила, что во время чтения на неё практически никто не смотрел! Все взгляды были устремлены на невзрачного, пожёванного жизнью, почти что старичка, довольно вяло читавшего своё произведение. Такого невнимания к своей особе Поленька потерпеть не могла, а потому грызя полные губки, лихорадочно обдумывала, как изменить эту крайне неприятную ситуацию. Она тоже хотела такого внимания и даже больше, но как
этого добиться не понимала. Однако, мучилась революционная фея недолго — план атаки вызрел ещё до того как Достоевский дочитал до конца своё произведение. Вернувшись домой Суслова тут же написала великому литератору пылкое письмо, в совершенно не свойственной веку манере — полностью “раскрыла своё сердце”. Неопытный в таких стремительных курбетах и тщеславный Фёдор Михайлович, что называется “повёлся”. Конечно же не сразу, сначала он, в свойственной ему манере, помучил себя разговорами с самим собой. Всё сравнивал доводы и поводы: ведь у него же больная (но успевающая при этом наставлять ему рога с молодым любовником) жена …., трудности с деньгами…, проблемы с издателями… .
К тому же юной деве всего 22, а ему 41…. Наговорившись таким манером сам с собой вдоволь и, конечно же убедив себя, (а многие ли устоят от возможности такого авантажу!) Фёдор Михайлович осторожно засеменил мелкими шажками к расставленной Аполлинарией ловушке, походил вокруг, потом вздохнул, перекрестился и прыгнул в неё как в омут, застряв по самые уши. Суслову этот поступок даже слегка разочаровал — добыча слишком безропотно сдалась охотнику. Она хотела борьбы, яростного накала страсти, публичных встреч под роскошными ресторанными люстрами. А всё вышло как-то куцо, серенько и по мещански. Достоевский принял её на своей квартире, долго мялся, блеял что-то о необходимости подумать. И если бы не решительная Поленька так и не посмел бы уложить юную прелестницу себе в постель. Несколько встреч минули как несколько секунд и Аполлинарии захотелось публично засвидетельствовать свой приз — пройтись по Невскому под ручку с известным писателем. Чтобы все смотрели, шушукались, чтобы она ловила обрывки фраз: “Кто это с Достоевским?”, “Вы её знаете?” “Чертовски хороша!” и т.п. Но Федор Михайлович к такому повороту готов не был. Одно дело наслаждаться молодым, неумелым, но страстным телом в закрытой ото всего мира квартирке и совсем другое — появиться с ним на людях. Это ведь так неудобно, так неприлично, так … . Полечке пришлось приложить немалые усилия для того, чтобы вытащить своего первого любовника хотя бы на небольшую прогулку около дома. Достоевский сдался (а попробуй не сдайся музе!) и на полусогнутых выполз на послеобеденную прогулку. Скукожившись под взглядами знакомых («Да как он может при живой-то жене!») Фёдор Михайлович пошаркал немного по улице и тут же запросился домой. Даже придумал что-то про желудочные колики. Вернулись. Слегка взбешенная Полина (и её можно понять — ей сломали триумф) устроила первую выволочку своему любовнику (ах сколько их ещё будет!) Достоевский “экал”, “мекал”, всё норовил говорить про благопристойность и Поленька тонким женским чутьём поняла — здесь большого толку не будет. И впервые заскучала — на кой ляд ей чопорно по-домашнему слюнявивший её Достоевский, когда ей хотелось публичности и активного мужского внимания. Скоро она поняла, что в мещанской квартирке известного писателя ей своих целей не добиться. И тогда она начинает свои известные скандалы: то настаивала на разводе с «этой чахоточной», то требовала уехать, то опубликовать свою слабенькую повесть «Покуда» на страницах журнала «Время»… И вялая развалина Фёдор Михайлович на всё это соглашался, чем злил её несказанно. Скандалы не спасали — тонкий знаток человеческих душ, выдумывавший за своих книжных героев монологи целыми страницами, в жизни не понимал простейших вещей. Она усилила давление. В очередной раз поскандалив с “возлюбленным”, Суслова поехала в Париж. Ей виделось, что Достоевский не выдержит и вскорости примчится в город вечной любви. Вот он просит её о встрече — она отказывает. Он стучит и даже бьётся в дверь её номера — она неумолима. Он смиряется, посылает ей огромный букет цветов с запиской о раскаянии и сожалении… .

А ещё ей хотелось публичного скандала (непременно, чтобы все-все-все видели!). Потом такого же публичного примирения и признания в любви. Она не знала что выбрать: Достоевский, стоя на коленях, просто признаётся ей в любви или даёт ей пощёчину и, схватив за руку, тащит за собой. Сердце ныло по второму варианту — в нём было несомненно больше огня и мечтая о нём, она тихо таяла, как сливочное мороженное в креманке. Прошло три дня — о Достоевском не было слышно ни слуху ни духу. Подождав ещё пару дней, Поленька тут же завела себе натурального парижского “amoureux”, испанца со звучным именем Сальватор. Её новый petit ami был хорош — как положено испанцу ел глазами, говорил правильные комплименты, невзначай касался то одной то другой части её тела. Но масштаб личности был всё же не тот: одно дело всюду узнаваемый в Петербурге Достоевский, другое дело — рядовой Парижский “amoureux”. Потаскав его, как кутёнка из стороны в сторону (что испанцу очень не понравилось), Полинька снова заскучала. Но тут неожиданно снялся-таки с насиженных яиц “клуша”- Фёдор Михайлович. Суслова напряглась в ожидании! Сейчас он придёт просить о прощении! Сейчас, сейчас!

А зря, пора было бы понять, с кем она имеет дело. Великий писатель остался верен себе: и вовсе не в ресторане, и ни в каком отеле “Ритц”, а просто в в номере рядового отеля, tete-a-tete, гнусавым голосом завёл свою жалостливую песню про “Неужели … я не понимаю … Поля, а как же наши встречи?” Потом начал валяться у неё в ногах, истерить, а под конец зачал кричать на неё каким-то противным, тонким, бабьим голосом. Короче говоря, стёр в прах все её самые трогательные мечты. Они расстались, Достоевский дулся, сидя у себя в отеле, а Поленька всё никак не могла отказаться от несбывшихся мечт. Немного подумав, она решила не сдаваться и сделала новую, возможно последнюю, попытку: пришла к нему с ножом перед тем, как якобы отправиться к своему неверному любовнику Сальватору и заколоть его. Но корм был явно не в того коня — Достоевский снова, наплевав на своё самолюбие, заблеял просьбы оставить эту нелепую затею, et cetera. И вдруг предложил путешествие — вдвоём в Германию. Полина поначалу воспрянула духом, пометалась в мыслях туда-сюда, но выбирать пока было не из чего и она согласилась. Естественно, что в путешествии они с Фёдором Михайловичем окончательно рассорились и расстались — Полина не могла выносить эту пошленькую мещанскую интрижку. До неё наконец дошло, что больше из истории с Достоевским она выжать уже ничего не сможет. Углублённый в свою выдуманную книжную реальность, он никогда не сможет оценить нечаянный подарок судьбы — музу-эмансипэ у своего плеча. Достоевский был и оставался больным мещанчиком, неожиданно прорвавшимся к всероссийской славе. Вот как оценит он ту, кою судьба широким жестом презентовала ему, дабы Фёдор Михайлович смог прочувствовать натяжение главных струн жизни: «Аполлинария - больная эгоистка. Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны. Она требует от людей всего, всех совершенств, не прощает ни единого несовершенства» , - равняя её под себя, с пониманием дела, писал о ней раздосадованный Достоевский. Ему даже в голову не приходило, что с помощью Поленьки Сусловой судьба пытается приподнять его над самим собой. Его, больного самолюбца, безжалостно и беззастенчиво обиравшего своих женщин, только бы ещё раз, в угоду своему маниакальному эгоизму, сделать ставку в игре в рулетку. Но, как уже говорилось выше, этот корм был не в того коня.

Весной 1864 г. умирает его жена Маша. Глядя на ее иссохший труп, великий гуманист записывает в блокноте: «Маша лежит на столе… Возлюбить человека, как самого себя по заповеди Христовой, невозможно…» Почти сразу же после похорон он предлагает Аполлинарии руку и сердце, но получает отказ — для неё Достоевского больше не существует. Она выжала из него всё, что могла и теперь, благодаря слухам была популярна в России не меньше его самого. Далеко не все читали его книжки, но про их роман знал почти каждый и уж точно — каждая. За ней цыганским табором (или, если хотите, собачьей свадьбой) уже ходили иные мужчины и она, словесно отрицая собственную красоту, просто купалась в фонтанах комплиментов восторженных поклонников. Ей было хорошо и она чувствовала себя на своём месте. Муза рождала любовь, преклонение и великие поступки.

Попытка новой жизни и замужество

Период большой страсти был долгим, почти двадцатилетним, но как всё хорошее он закончился — однажды Полина увидела у себя первую морщину, которую не удавалось свести никакими мазями и притираниями. Суслова впервые столкнулась со своей главной и безжалостной соперницей — железнобокой леди по имени “Старость”. В припадке безудержной ярости, разом бросив всех своих “amant”, она оставляет прежнюю жизнь и отправляется рядовой учителкой в глухое село под Тамбовом, где тогда жили её родители. Она не желает сдаваться, но пока ещё не знает, что делать и как быть. И вот на этом жизненном перепутье повстречал её никому тогда не ведомый 20-летний студентик 3-го курса историко-филологического факультета Васенька Розанов (ударение на втором слоге). Позже он напишет о этой встрече приятелю, очень точно угадав с природой музы-эмансипэ: «Острым взглядом опытной кокетки она поняла, что «ушибла» меня — говорила холодно, спокойно… Суслиха действительно была великолепна… Еще такой русской я не видел. Она была по стилю души совершенно нерусская, а если русская — то раскольница». Через четыре года после знакомства, сразу же превратившегося в интимную плотскую связь, в ноябре 1880 года В. Розанов и А. Суслова обвенчались (ей 41 , ему — 24), но Васенька ещё не знал чем это пахнет. А пахнуло на него ароматами настоящей страсти. Он-то думал немного поиграть в любовь с любовницей самого Достоевского и, укротив её (чего не мог сделать сам инженер человеческих душ!), сделать покорной мужу домашней курицей. Вот тут-то Суслова и показала ему — кто тут с кем будет играть и по каким правилам! Поленька (Господи! какая там Поленька — Аполлинария Прокофьевна!) давала образцовые уроки настоящей страсти человеку, надумавшему написать какой-то отвлечённый религиозно-философский трактат “О понимании”. Ох, уж и показала она ему это самое “Понимание”! Аполлинария устраивала мужу публичные сцены ревности, набрасывалась с кулаками на бедную коллегу мужа по гимназии, изменяла ему со всеми его знакомыми. А на отказавшего ей в плотском соитии студента написала кляузу от имени самого Розанова. Василий Васильевич стоически терпел, но временами не выдерживал и вместо того, чтобы сжать её суровой мужниной десницей и осадить на место — плакал и валялся в ногах у неверной жены. Но к исходу седьмого года фантасмагорической супружеской жизни сломался полностью и решил развестись с неуёмной музой — к этому времени он встретил другую женщину – покорную и скромную Варвару Дмитриевну. Вы думаете, Розанов сказал эмансипэ “Спасибо”, за то что не угас тоскливым сочинителем трактата «О понимании»? За то, что семилетней вытяжкой его жил она сделала его очень приличным писателем и религиозным мыслителем? Ни то и ни сё, как и прочее в его сумбурной жизни. Поначалу неблагодарный ВасильВасильевич мог только плакать и жаловаться. В 1890 году он с тоской и злобой писал ей длиннющее письмо слабака и моралиста (прямо чувствую, как у него дрожат от бессильной злости руки): «…Вы рядились в шелковые платья и разбрасывали подарки на право и лево, чтобы создать себе репутацию богатой женщины, не понимая, что этой репутацией Вы гнули меня к земле. Все видели разницу наших возрастов, и всем Вы жаловались, что я подлый развратник, что же могли они думать иное, кроме того, что я женился на деньгах, и мысль эту я нес все 7 лет молча… Вы меня позорили ругательством и унижением, со всякими встречными и поперечными толковали, что я занят идиотским трудом. Низкая Вы женщина, пустая и малодушная… оглянитесь на свою прошлую жизнь, посмотрите на свой характер и поймите хоть что-нибудь в этом… Плакать Вам над собой нужно, а Вы еще имеете торжествующий вид. Жалкая вы, и ненавижу я Вас за муку свою». Позже, успокоившись, в письмах своим друзьям он уже мог быть слегка объективным: «И действительно у меня была какая-то мистическая к ней привязанность: она была истинно благородна по участливости к бедным, ко всему бесприютному; один я знал истинную цену в ней скрываемых даров души,
погубленных даров, и всю глубину её несчастья – и вопреки всем видимостям, всем преступлениям – не мог отлипнуть от неё. Она очень точно это знала и знала, что вернётся ко мне, когда захочет, и встретит меня, таким, каким захочет. Самое тщеславие её, такого «цвета бордо» вытекало из несчастья её, одиночества её, сознания – что она никому, в сущности, на земле не нужна. И вот что приковывало меня к ногам её; как раба, как преступника к колодке. Всё я вынес, от всего отрёкся и остался с нею. …Суслиха вполне героический тип. «Исторических размеров». В другое время она – «наделала бы дел». Тут она безвременно увядала. Меня она никогда не любила и всемерно презирала, до отвращения; и только принимала от меня «ласки». Без «ласк» она не могла жить. К деньгам была равнодушна. К славе – тайно завистлива. Ума – среднего, скорее даже небольшого. Но стиль, стиль…» Так ничего и не понял ВасильВасильевич в женской породе, но годы с Сусловой полностью перевернули весь его духовный мир. Если в первой своей книге «О понимании» (которую не читал никто и никогда) он писал о достаточно отвлечённой философской проблематике, то после брака с Аполлинарией Прокофьевной буквально все его последующие сочинения были посвящены главному и единственному вопросу: “В чём смысл настоящей любви и брака и не является ли официальное христианство смертельным врагом того и другого?” А свою, вышедшую уже в начале ХХ века, книгу-исследование «Семейный вопрос в России» считал одним из главных своих сочинений. И этими книгами зачитывались в России миллионы людей! Желая прослыть покорителем любовницы самого Достоевского (пред образом которого он буквально обмирал) и столь жёстко и позорно обломавший на ней свои молодые ещё зубы, добрейший ВасильВасилич так и не понял множественность и вариативность женской природы. Зачёсывая всех дам под гребёнку покорной, нетребовательной и послушной жены, даже получив урок, он так и не понял, что в природе женской возможно всякое, в том числе и такие “штучки” как муза-эмансипэ и это НОРМАЛЬНО!

Достоевскому было сорок четыре года. Жилось нелегко, донимали кредиторы, болезни брата и жены. И вдруг этот безрадостный фон осветила нечаянно нагрянувшая любовь - случился страстный роман…

При каких обстоятельствах впервые встретились эта страстная девица и мрачный, уходящий мыслями в себя писатель, доподлинно неизвестно.

Как утверждает дочь писателя, отношения завязались неожиданно: писатель получил письмо от почитательницы своего творчества Аполлинарии Сусловой.

В нём она смело призналась в любви своему кумиру. Автор нашумевших «Записок из Мёртвого дома» был популярен у тогдашней молодёжи, и Аполлинария неизменно бывала там, где можно было встретить великого писателя.

Он и сам замечал, читая на литературных вечерах новое произведение, как загорались глаза у высокой и стройной слушательницы с волосами рыжего оттенка.

Глаза как у кошки, которыми она смотрела гордо и высокомерно. Прошло немного времени, и Фёдор Михайлович ответил незнакомке взаимностью.

Аполлинария - крестьянка по происхождению и до 15 лет росла в деревне, а затем вместе с младшей сестрой Надеждой воспитывалась в частном пансионате в Москве, куда дочерей определил отец - Прокофий Суслов, человек незаурядный, начитанный, бывший крепостной графа Шереметева.

Он накопил денег и выкупил свою свободу ещё до отмены крепостного права. Получив вольную, Суслов остался верен своему хозяину и оставался на службе у графа.

Он постоянно проживал в Петербурге, выполняя обязанности управляющего делами и всеми огромными имениями Шереметевых.

Многое поражало писателя в этой страстной натуре - Аполлинарии. Её готовности пойти на какой угодно подвиг сопутствовал неистребимый эгоизм.

Вызывающее нежелание следовать нормам и приличиям, которые она считала предрассудками общества, переплеталось с уважением русских народных традиций и обычаев. В одном характере все противоречия прекрасно уживались.

Писатель предложил Аполлинарии поехать в Европу, где их ничто не отвлечёт от чувств: ни работа писателя в издательстве, ни надоедливые кредиторы, ни бесконечные хвори супруги.

Но возникшие проблемы с журналом «Время» и ухудшение самочувствия жены Марии Дмитриевны, которую врачи настоятельно рекомендовали увезти из Петербурга, не позволяли мечтам сбыться.

Фёдору Михайловичу необходимо было заняться этими неотложными житейскими делами: увезти во Владимир обречённую жену, найти надёжную семью для присмотра за пасынком Пашей.

Достоевский уговорил Суслову поехать одной, без него. От нетерпения поскорее переменить обстановку, она уехала в Париж и настойчиво стала звать его в письмах.

Однако он со встречей не торопился, прошло несколько месяцев после расставания, и лишь взволнованный тем, что любовница вдруг замолчала - последние три недели ни строчки не получил от неё - писатель отправился в путь.

Правда, внезапное молчание Аполлинарии не помешало Федору Михайловичу задержаться на три дня в Висбадене и попытать рулеточного счастья.

«С той самой минуты, как я дотронулся до игорного стола и стал загребать пачки денег, - моя любовь отступила как бы на второй план», - кается он в «Игроке» устами главного персонажа Алексея Ивановича.

Три дня прошли, страсть утолена, выигрыш, чуть ли единственный случай в жизни Достоевского, когда рулетка благосклонно к нему отнеслась, был разделен между умирающей женой и ждущей на берегу Сены любовницей.

За эти три дня весточки от неё так и не было, зато письмо ждало его в Париже, которое Аполлинария оставила за неделю до приезда друга.

«Ты едешь немножко поздно… Ещё очень недавно я мечтала ехать с тобой в Италию и даже начала учиться итальянскому языку: - всё изменилось в несколько дней. Ты как-то говорил, что я не скоро могу отдать своё сердце. Я его отдала в неделю по первому призыву, без борьбы, без уверенности, почти без надежды, что меня любят… Ты меня не знал, да и я сама себя не знала. Прощай, милый!» - прочитал признание Достоевский.

Новый роман у влюбчивой его подруги не складывался: её возлюбленный, студент-испанец Сальвадор, уже через пару недель избегал встреч, а если скрыться от Аполлинарии не удавалось, ловко находил объяснения невозможности встреч.

Молодой любовник клялся, что очень занят, утомлён занятиями, сказывался больным, подсылал своего приятеля с заверениями в любви, но невозможностью свиданий.

А когда русская любовница случайно встретила его на улице, «умирающий» объяснил, что нашлись проблемы, помешавшие свиданию… Свидетелем этих любовных переживаний Аполлинарии невольно оказался Достоевский. Она то убегала от него, то вновь возвращалась.

В семь утра поднимала с постели после бессонной ночи и делилась своими сомнениями, надеждами, тащила его по парижским улицам, рассчитывая на случайную встречу с Сальвадором.

Фёдор Михайлович уговаривал уехать из Парижа, убеждал, что этот проходимец бросил её бесповоротно. «Успокойся, я буду тебе как брат», - утешал невезучую подругу преданный друг, и она согласилась в начале сентября выехать в Италию.

Неспокойно было на сердце и у писателя. Личные переживания об оставленной в России семье не оставляли его в покое, он стал замечать, что мысли его часто возвращаются к умирающей жене – несчастной, брошенной им женщине, понял, что тоскует по России, пасынку Паше. Даже Полина не могла спасти его от поселившейся в сердце грусти.

Вместе они выехали в Берлин, где, как и условились в начале своего путешествия, расстались: Аполлинария вернулась снова в Париж, а Достоевский перед Петербургом заехал в Гамбург, славившийся игорными домами.

Здесь он проиграл всё до копейки, но спасла Полина, приславшая из Парижа 350 франков, на которые писатель и выехал в Петербург.

Отношения постепенно осложнялись разными обстоятельствами, несхожестью характеров, а вскоре и вовсе стали затруднять обоим жизнь.

«Аполлинария – больная эгоистка, - жаловался писатель сестре Сусловой после их окончательного разрыва. – Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны… Я люблю её ещё до сих пор, очень люблю, но я уже не хотел бы любить её. Она не стоит такой любви. Мне жаль её, потому что, предвижу, она вечно будет несчастна. Она никогда не найдёт себе друга и счастье. Кто требует от другого всего, а сам избавляет себя от всех обязанностей, тот никогда не найдёт счастья».

Сусловой в ту пору было 27 лет. Как и предвидел писатель, жизнь у неё не сложилась. Бывшая любовница знаменитого писателя вынужденно уехала на жительство в провинцию, была под надзором полиции.

«Она действительно была великолепна. Я знаю, что люди были совершенно ею покорены, пленены», - восторженно отзывался о «великолепной» Аполлинарии Василий Розанов – писатель, философ, в жизнь которого она ворвалась, очень скоро превратив её в ад.

Предвижу: она будет несчастна (Достоевский и Апполинария Суслова)

Будучи моложе её на 16 лет, он женился на ней. Ненависть к мужу после расставания с Достоевским Аполлинария выражала открыто и неистово, она долго не могла прийти в себя, посылала бывшему любовнику письма, втайне надеясь, что всё у них ещё сложится.

Однако время шло. Фёдор Михайлович похоронил жену, вторично женился на своей помощнице Анне Григорьевне Сниткиной.

Молодая жена тайком познакомилась с соперницей, она боялась, что старая привязанность возобновится. Но роль разлучницы Сусловой не удалась. В 43 году её настигла «последняя» жгучая любовь к студенту, гостившего у Розановых в доме.

Студент сильно пострадал от этой роковой женщины, которая, не встретив взаимности, осложнила ему жизнь - он любил другую, а смириться с чужим счастьем Суслова не могла.

Аполлинария Суслова остаток своей жизни провела в одиночестве. Она умерла в Севастополе в 1918 году в 78 лет.

С её властной и увлекающейся натуры великим Достоевским написаны блистательные женские образы в бессмертных романах классика – Полины из «Игрока», Настасьи Филипповны из «Идиота», Грушеньки и Катерины из «Братьев Карамазовых»…

В своей откровенной прозе запечатлел ее и талантливый философ Розанов. Но жизнь прототипа женских литературных образов увы, прошла бездарно, и доброй памяти она о себе не оставила…

Инна ИНИНА